И это стихотворение написал тот бывший сибарит и весельчак, что в 1902 году встречал весну такими вот строками:
Время было ужасное, это факт. Но Раневская не была бы Раневской, если бы не могла найти повода для шутки, улыбки, иронии даже во время чумы. «Крым. Сезон в крымском городском театре. Голод. Военный коммунизм. Гражданская война. Власти менялись буквально поминутно. Было много такого страшного, чего нельзя забыть до смертного часа и о чем писать не хочется. А если не сказать всего, значит не сказать ничего. Потому и порвала и книгу. Почему-то вспоминается теперь, по прошествии более шестидесяти лет, спектакль-утренник для детей. Название пьесы забыла. Помню только, что героем пьесы был сам Колумб, которого изображал председатель месткома актер Васяткин. Я же изображала девицу, которую похищали пираты. В то время как они тащили меня на руках, я зацепилась за гвоздь на декорации, изображавшей морские волны. На этом гвозде повис мой парик с длинными косами. Косы плыли по волнам. Я начала неистово хохотать, а мои похитители, увидев повисший на гвозде парик, уронили меня на пол. Несмотря на боль от ушиба, я продолжала хохотать. А потом услышала гневный голос Колумба — председателя месткома: «Штрафа захотели, мерзавцы?» Похитители, испугавшись штрафа, свирепо уволокли меня за кулисы, где я горько плакала, испытав чувство стыда перед зрителями. Помню, что на доске приказов и объявлений висел выговор мне, с предупреждением. Такое не забывается, как и многие-многие другие неудачи моей долгой творческой жизни».
Успешный дебют в роли Маргариты Кавалини в «Романе» открыл Раневской двери в труппу Симферопольского городского театра, который тогда назывался «Театром актера». Но главным режиссером уже был Павел Анатольевич Рудин, подвижник, идеалист, мечтатель и в то же время прекрасный режиссер, которому предстояло провести театр сквозь период Гражданской войны. Надо сказать, что Павел Анатольевич прекрасно справился со своей задачей.
Так сложилось, что звезда Раневской взошла в советском театре. Первом Советском театре в Крыму. Ей удавались все роли. Благодаря таланту, благодаря присутствию рядом чуткого, знающего педагога, благодаря личности режиссера, который делал все возможное, чтобы дать актерам проявить себя.
«Работая над ролью Кавалини с Раневской, тогда еще совсем молодой, неопытной актрисой, я почувствовала, каким огромным дарованием она наделена. Но роль Маргариты Кавалини, роль «героини», не смогла полностью раскрыть возможности начинавшей актрисы», — вспоминала Павла Леонтьевна.
В «Вишневом саде» Раневская сыграла английскую гувернантку Шарлотту, и сыграла ее, говоря словами Павлы Леонтьевны, «так, что это в значительной мере определило ее путь как характерной актрисы и вызвало восхищение ее товарищей по труппе и зрителей… Как сейчас вижу Шарлотту-Раневскую. Длинная, нескладная фигура, смешная до невозможности и в то же время трагически одинокая. Какое разнообразие красок было у Раневской и одновременно огромное чувство правды, достоверности, чувства стиля, эпохи, автора! И все это у совсем молоденькой, начинавшей актрисы. А какое огромное актерское обаяние, какая заразительность! Да, я по праву могла тогда гордиться своей ученицей, горжусь и сейчас ее верой в меня как в своего педагога. Эта вера приводит ее ко мне и по сей день со всеми значительными ролями, над которыми Фаина Георгиевна всегда так самозабвенно и с такой требовательностью работает».
Военная чехарда в Крыму закончилась в ноябре 1920 года с окончательным приходом Красной Армии. Раневская продолжала играть в Первом Советском театре. Кроме Кавалини и Шарлотты она сыграла там Сашу в «Живом трупе», сваху в «Женитьбе», Глафиру Фирсовну в «Последней жертве», Галчиху в «Без вины виноватых», Манефу в «На всякого мудреца довольно простоты», Машу Заречную в «Чайке», Войницкую в «Дяде Ване», Зюзюшку в «Иванове», Ольгу и Наташу в «Трех сестрах», сумасшедшую барыню в «Грозе», Пошлепкину в «Ревизоре», Настю в пьесе «На дне»…
Это была великолепная актерская школа, школа настоящего мастерства, школа искренняя и всеобъемлющая.
Раневская оказалась способной ученицей. Она вживалась в роль до предела и старалась прочувствовать каждое слово из тех, что ей предстояло произнести. Так, в толстовском «Живом трупе» она должна была играть Сашу. Раневскую очень смущало то место, где ее героиня говорит Феде Протасову: «Я восхищаюсь перед тобой». Это самое «перед тобой» просто застревало на языке актрисы. И лишь спустя полвека, вспоминая это, Фаина Георгиевна поняла, что светская барышня во времена Льва Толстого не могла выразиться иначе. «Я восхищаюсь тобой» — звучало бы тривиально и столь же тривиально смотрелось бы в тексте толстовского произведения.
Бывали, конечно, и конфузы, не без этого, но они были незначительными. «Белую лисицу, ставшую грязной, я самостоятельно выкрасила чернилами, — вспоминала Фаина Георгиевна. — Высушив, решила украсить ею туалет, набросив лису на шею. Платье на мне было розовое, с претензией на элегантность. Когда я начала кокетливо беседовать с партнером в комедии «Глухонемой» (партнером моим был актер Ечменев), он, увидев черную шею, чуть не потерял сознание. Лисица на мне непрестанно линяла. Публика веселилась при виде моей черной шеи, а с премьершей театра, сидевшей в ложе, бывшим моим педагогом, случилось нечто вроде истерики… (это была П. Л. Вульф)».
Раневская так высказывалась о таланте: «Горький говорил: «Талант — это вера в себя», а по-моему, талант — это неуверенность в себе и мучительное недовольство собой и своими недостатками, чего я никогда не встречала у посредственности».
Глава четвертая. Гонима вечною нуждою
Столько нежных, странных лиц в толпе…
