родительских собраний. – Ни одного культурного человека, ни одной культурной семьи. Господь всеблагой, что за дыра!
Бабушка была очень культурной женщиной – из исконных петербуржцев. Домашнее воспитание плюс два высших образования были ее единственным капиталом. В Братск она приехала следом за своим сыном, Мишиным отцом, молодым, но очень перспективным партийным работником. Отец с утра до ночи пропадал в горкоме (отдел промышленности и транспорта это вам не хухры-мухры!), мать все время болела, так вот и вырос Миша на руках у бабушки. Братск рассматривался как очередная ступенька отцовской карьеры, и никто не собирался задерживаться здесь надолго.
Человек предполагает, а судьба-злодейка тасует колоду и сдает карты...
С распадом Советского Союза рухнула не только карьера отца, но и все казавшееся таким незыблемым – семейное счастье. Отец очертя голову ринулся в бизнес и начал возить из близкого Китая товары на продажу. Уехал за очередной партией, да так и не вернулся. Не вернулись и два его компаньона-попутчика. Не успела бабушка оплакать сына, как пришлось хоронить невестку: та от пережитого тронулась умом, упала духом и, не видя другого выхода, повесилась в ванной на очень подходящем для этой цели коленце водопроводной трубы.
– Пропадем мы с тобой здесь, внучек, – вздохнула бабушка и засобиралась обратно, в Петербург, который, к неудовольствию сына-коммуниста, никогда не называла Ленинградом. Даже на людях.
Ехали не в гости – ехали к себе, в бабушкину однокомнатную квартиру на улице Черняховского. Сразу по приезде бабушка прописала туда внука (опекунство она оформила еще в Братске) и устроила его «в приличную школу».
Поначалу Миша удивился – разве он раньше учился в неприличной школе? – но с первого же дня понял, что новая школа отличается от старой не меньше, чем Петербург отличается от Братска. Другие учителя, другие одноклассники, другая атмосфера. Никого особо не забавляла Мишина комплекция, разве что на уроках физкультуры над ним время от времени подтрунивали. Но подтрунивали не обидно, по-дружески.
– Тебе нравится в Петербурге? – строго спросила бабушка где-то через полгода после переезда.
Тон, которым был задан вопрос, подразумевал только утвердительный ответ.
– Очень, – ответил Миша, ничуть не кривя душой, и добавил: – Мне кажется, что я здесь родился.
На самом деле родился он в городе Свердловске, ныне называемом Екатеринбургом (вторая ступенька партийной карьеры отца).
– В какой-то мере так оно и есть, – туманно высказалась бабушка...
Жили трудно – в режиме жесткой экономии. Бабушка подрабатывала к пенсии репетиторством (английский и французский языки), Миша, в свою очередь, начиная с девятого класса, курьерил и работал на промоакциях. «Промо» оплачивалось лучше, но курьерский заработок был стабильнее.
Ничего – вытянул. Выучился на врача, приобрел нужную и ответственную профессию анестезиолога, короче – встал на ноги. Бабушка, увы, диплома не увидела – умерла от инфаркта в день последнего Мишиного экзамена, переволновалась, должно быть. Она всегда волновалась, когда внук сдавал экзамены.
В 2007 году институтский приятель, продвинувшийся в системе Федерального медико-биологического агентства, сманил Мишу в Москву – заведовать отделением анестезиологии и реанимации в своей клинике. Как это часто бывает, совместная работа, да еще в варианте «начальник-подчиненный», быстро положила конец хорошим отношениям, и Мише пришлось уйти на заведование в сто двенадцатую городскую больницу.
Все, что делается – делается к лучшему, и это не пустые слова. Сто двенадцатая больница оказалась просто золотым дном, настоящим клондайком для умного человека, жаждущего заработать денег. А к деньгам Миша, познавший нужду чуть ли не с младых ногтей, относился очень трепетно, к тому же ему требовались деньги для улучшения жилищных условий – свою питерскую квартиру он не очень удачно (сказались спешка и отсутствие опыта) превратил в однокомнатное жилье на окраинной Планерной улице. Первый этаж со всеми его недостатками, не самые приятные соседи – семья алкашей, живущих на втором этаже, постоянно его затапливала, далеко от работы... Мише хотелось переехать куда-нибудь на Малую Бронную или в Козицкий переулок, но будучи человеком здравомыслящим, он понимал, что столь широко разевать рот не стоит – можно простудить желудок. Сокольники виделись куда как более вероятными, но и тут доплата выходила просто огромной. Даже с учетом неиссякающего ручейка левых денег, дававшего в самый плохой месяц не меньше официального заработка. Зарабатывал Миша неплохо, но от «неплохо» до «хорошо» целая пропасть. Широкая и глубокая...
Медики любят вздыхать по поводу своей бедности, так уж исстари повелось. Когда на предновогоднем застолье (анестезиологи-реаниматологи традиционно отмечали все праздники с «соседями по лестничной площадке» – урологами, чье отделение находилось напротив) само собой завелся разговор о вечной врачебной бедности, уролог Федорович, человечек с крысиной душой и крысиным профилем, попробовал «пристыдить» остальных.
– Зачем Бога гневить? – спросил он. – И зарплаты не так уж и плохи, и бакшиш есть.
– Это не бакшиш, а самый настоящий шиш, – возразил Миша, недолюбливавший Федоровича. – Как не бейся, а на яхту с прислугой не хватит. А ведь хочется, черт возьми, ох как хочется... И яхты, и прислуги...
– И красотку на палубе! – вставил кто-то.
– И красотку на палубе, – подтвердил Миша. – Как же без красоток-то? Непорядок.
– Большие деньги просто так не даются, – Федорович то и дело изрекал какую-нибудь нравоучительную банальность, – они требуют жертв...
– Не в жертвах дело, – вздохнул Миша. – Нужны еще и условия, сиречь – возможности. Я вот ради денег готов пойти на жертвы, но от этого мой доход не вырастает.
– На любые жертвы? – уточнил Федорович, бывший не только ханжой, но и занудой.
– На любые, – ответил Миша, чтобы положить конец дискуссии, и хоть и был изрядно навеселе, заметил, как на него посмотрела Эльвира Александровна, старшая сестра урологии. Как-то удивленно, что ли, или – заинтересованно.
«Имеет виды на мой счет?» – удивился Миша.
Холостяк и, можно сказать, бабник, он никогда не позволял себе никаких интрижек на работе. Служебные романы, по его мнению, были хороши только на экране, но ни в коем случае не в жизни. Глядя на то, в какие передряги время от времени попадали его менее принципиальные коллеги, Миша только укреплялся в своем правиле. Чего только стоил случай с заведующим неврологическим отделением Просвирниковым, который сделал одну из медсестер не только своей любовницей, но и наперсницей в тайных делах, поручив ей первичную «обработку» родственников больных. В один прекрасный день «Джульетте» надоело ждать, пока «Ромео» на ней женится (обещалось это многократно), и она сдала его борцам с экономическими преступлениями. Причем как сдала – со всеми потрохами, с поличным. Провирников ушел из больницы еще до суда. Говорили, что ему удалось отделаться условным сроком и что нынче он работает невропатологом в какой-то поликлинике на Варшавке, не то ведомственной, не то городской. А «Джульетта» – что интересно – продолжает работать в отделении как ни в чем не бывало.
Впрочем, бывали случаи и хуже. Одному из врачей приемного покоя брошенная любовница, медсестра из больничной лаборатории, пыталась плеснуть в лицо кислоту. По счастливой случайности промахнулась, пострадал лишь стол. Сейчас лечится в психушке, шизофрению диагностировали.
Да и потом, от этих служебных романов никакой радости – трудовые будни напрочь убивают романтику. А Миша, эстет и отчасти сибарит, любовных отношений без романтики не представлял. Наверное, потому так и не женился, боялся совместного быта, который, по его мнению, был для любви еще опасней совместной работы.
Примерно через месяц после того застолья в последних числах января Эльвира Александровна заглянула в Мишин кабинет:
– Михаил Леонидович, вы не очень заняты?
– Совсем не занят. – Миша отложил в сторону свежий номер «Вестника анестезиологии и реаниматологии». – Тем более что вы, Эльвира Александровна, такая редкая гостья в наших краях...
– Набрали новых сестер, так носа из отделения высунуть не могу – все учу да контролирую, контролирую да учу, – пожаловалась Эльвира Александровна, усаживаясь на стул. – То ли старею и все мне не так, то ли
