— Хитрите! — понимающе вздохнул Борис Ефимович. — Прячете карты в рукаве… Ну вам, Елена Сергеевна, виднее.
Новицкая ответила многозначительной улыбкой, не став разубеждать проницательного Бориса Ефимовича дальше. Если человеку хочется заблуждаться, то зачем ему мешать? Главное — ей разрешили вырвать с корнем больной зуб. Остальное — неважно.
— В следующую среду я уезжаю на три дня в Питер, — сказал на прощанье Прыгунов. — За меня останется Свиньина.
В Санкт-Петербурге должна была состояться всероссийская научно-практическая конференция, посвященная реформированию «скорой помощи».
— Счастливой поездки, — пожелала Елена Сергеевна.
Она тоже с удовольствием съездила бы на конференцию — прогулялась бы по Невскому, повидалась бы кое с кем из однокурсников и просто отвлеклась бы от этой повседневной рутины, ежедневной нервотрепки, но ее не включили в список делегатов от московской «скорой».
«Было бы весело отправить на конференцию Саркисяна и Чугункина, — подумала Новицкая. — О, они бы там развернулись!»
Глава пятнадцатая
Бог любит троицу
— Значит, нам с тобой укажут на дверь, так?
— Ты о чем, Петрович? — не понял Данилов.
Они только что выехали из гаража. Ферганский бульвар, пять, второй подъезд. Повысилось давление у женщины семидесяти двух лет.
— О реформе «скорой помощи»! — ответил Петрович. — У нас вся колонна гудит. Говорят, что врачей и водил со «скорой» погонят на хрен, а оставят одних фельдшеров. С правами. Ты мне только скажи, как он, фельдшер, одновременно будет и машину вести, и капельницу налаживать? Или они надеются многорукими индейскими богами штат укомплектовать?
— Индийскими.
— Что — индийскими?
— Индийский бог Шива многорукий.
— А! И правду говорят, что все станции и подстанции разгонят, а бригады будут при приемных отделениях стационаров?
— Примерно так.
— Ну дела! Слышь, Вер, скоро уступлю тебе баранку!
— Не торопись, — осадил Данилов. — До этого еще долго. Проект станет экспериментом, эксперимент будет долго обсуждаться, потом его начнут поэтапно внедрять… Напрасно ты со своими коллегами паникуешь, тем более что работа для водителей есть всегда.
— Не скажи, — вздохнул Петрович. — Развелось нашего брата как собак нерезаных…
— Потом врачебные бригады останутся, — добавил Данилов. — Только использоваться они будут по профилю, а вот на улицу будут выезжать исключительно фельдшеры.
— Скажешь — что бог не делает, все к лучшему?
— Доживем — увидим, чего раньше времени волну гнать. Я спокойно ожидаю перемен. Понравится — останусь. Не понравится — уйду.
— Куда?
— Да хотя бы и в поликлинику! — полушутя-полусерьезно ответил Данилов.
— Да ну ее к лешему, такую работу! — скривился Петрович. — Старух лечить!
— А тут у меня все сплошь молодые и красивые, — фыркнул Данилов. — Народ везде одинаков…
— Рано паникуешь, Петрович! — высунулась к ним Вера. — А то выучись на фельдшера и живи спокойно.
— Стар я на фельдшера учиться…
— Скажи лучше — крови боишься и покойников!
— А кто их, Вер, не боится? Все боятся, просто некоторые в этом не сознаются, а мне скрывать нечего. Вылезайте, приехали!
Диалог на вызове был достоин пера Достоевского.
— На что жалуетесь? — спросил Данилов, оценивая пульс сухонькой благообразной старушки, вылившей на себя не менее половины флакона духов «Красная Москва».
— Да на что мне, старой, жаловаться, милок? — заскулила та. — Мне давно уж в гроб пора…
— Разумеется, — машинально поддакнул Данилов, доставая тонометр и тут же, спохватившись, уточнил: — Что именно вас беспокоит?
— Да что меня, доктор, может беспокоить… — покачала головой старушка. — На восьмом десятке-то. Это я всех беспокою, давно уж на том свете меня ждут не дождутся, а я все живу…
Старушка еще раз вздохнула и поднесла к глазам беленький платочек, вытащенный из кармана фланелевого халата. Запах духов стал просто нестерпимым. Данилов закусил губу, чтобы не расчихаться, и измерил давление на свободной от утирания слез руке.
Давление оказалось на редкость хорошим — сто тридцать на восемьдесят.
— Так что же все-таки случилось у вас…
— Надежда Семеновна, — подсказала старушка.
— Да; что же случилось, Надежда Семеновна?
— Да что у меня, старой дуры, случиться может? Помирать давно пора, а смерти все нет…
— Смерть — это не по нашей части, — заметил Данилов. — Так что же у вас болит?
— Эх, милый, — Надежда Семеновна перестала тереть глаза. — Это у старика моего болело, ох и болело. Десять лет тому, как отмучился. В земле отдыхает, да меня поджидает. Вот бы и мне к нему поскорей…
— Маразмус, — негромко сказала Вера над ухом Данилова.
— Куда ж без него, родимого! — ответил Данилов.
— Вот-вот! — оживилась Надежда Семеновна, неверно истолковав последнюю фразу Данилова. — Куда ж мне без старика-то моего…
— Так, значит, все у вас хорошо, Надежда Семеновна?
— Какой там «хорошо», доктор! Говорю же — пора мне на тот свет, за грехи свои перед Богом ответ держать… — Надежда Семеновна истово перекрестилась. — Чего ж в этом хорошего?
— Раздевайтесь! — потребовал Данилов.
— Заче-е-ем? — искренне удивилась старушка.
— Осмотрю вас.
— Чего там смотреть? — пригорюнилась Надежда Семеновна. — Кожа да кости и все в морщинах. Вон у тебя помощница какая ладная да справная. Ее и раздевай, а меня не трожь!
— Старые люди знают, что говорят! — прошелестел над ухом Данилова игривый Верин голосок.
— Надежда Семеновна! — Данилов добавил в голос строгости. — А зачем вы «скорую помощь» вызвали?
— Как — зачем?! — Маленькие глазки расширились от изумления. — Бессонница у меня, укольчик бы. Димедрол мне хорошо помогает, сплю с него сутками.
— Вера, сделай, пожалуйста, одну ампулу димедрола внутримышечно, — попросил Данилов.
— Ну, наконец-то, — с облегчением вздохнула Надежда Семеновна. — Ты, милок, не сердись на мои слова, но для доктора ты малость туповат. Измучил меня всю своими вопросами!
— Извините, Надежда Семеновна, — Данилов улыбнулся и развел руками. — Больше такого не повторится.
— Поглядим, — проскрипела пациентка, переворачиваясь на живот и задирая халат. — Ты там, милая, слегка трусы приспусти и коли!
