интересы Елены и Владимира. Соприкасались и конфликтовали, потому что каждые три-четыре дня опустевшая бутылка водки в холодильнике менялась на новую. Бутылки были литровыми, с недавних пор Данилов не признавал емкостей другого объема.
Елена не упускала бутылочный оборот из виду и постоянно порицала его. До замечаний и нотаций не опускалась, обходилась взглядами и междометиями. Данилов в ответ отмалчивался, хотя хотелось ответить резкостью.
Хотелось сказать больше, чем резкость; но сильнее всего хотелось укрыться в какой-нибудь тихой гавани и неделю-другую прожить бездумно: никого не видеть, ничего не слышать и ни о чем не мечтать. Данилов, сравнивая молчаливых клиентов патологоанатомического отделения с говорунами из фитнес- центра, чуть ли не ежедневно радовался тому, насколько подходящую и полезную для психики специальность он выбрал.
Правда, за один день с говорунами платили как за полмесяца с молчунами, но ведь он только учился. Помимо прочих бонусов – чего стоит одно отсутствие ночных дежурств! — в специальности патологоанатома обнаружилась еще одна приятность. Невозможно было ежедневно вращаться среди покойников и не усвоить философского, в определенной степени фаталистического взгляда на жизнь. Даже на охранниках, дежуривших в морге, лежала некая печать возвышенного просветления. Люди любят повторять: «Все там будем», — но от частого повторения слова истираются, снашиваются и оттого теряют смысл. А в морге этот постулат передается не на словах – он логически формируется из окружающей обстановки. Зайдешь в «мертвецкую», увидишь лежащие на столах трупы и понимаешь: вот оно, будущее. Конечная станция пути под названием «жизнь». События жизни начинали восприниматься иначе; в сравнении с Самой Главной Печалью все беды и невзгоды уменьшались, а радости, наоборот, становились ярче и чувствовались острее.
«Когда-нибудь черная полоса закончится», — по нескольку раз в день повторял себе Данилов, не давая обиде захватить его. К ночи Владимиру становилось безмерно жаль себя; приходилось напиваться. В фитнес-клубе платили исправно, дважды в месяц. До премий, получаемых из начальственных рук, дело пока не доходило, но Данилов на это и не рассчитывал: дадут – хорошо, не дадут – ничего страшного.
Его ревность почти ушла, изгнанная логикой. Но что было за этим «почти»… Владимир думал так: «Если женщина предпочитает менее успешного мужчину, то есть меня, более успешному, то есть Калинину – это хорошо, не так ли? С другой стороны, вдруг Елена остается со мной из благородства? Может, она хочет убедиться, что я проживу и без нее, что не сопьюсь и не брошу медицину – и она уйдет, как только поймет, что я справлюсь?»
Из фитнес-центра Данилов приходил поздно; и Елена далеко не каждый вечер спешила домой.
Владимир все никак не мог забыть ту проклятую ручку – кому она предназначалась?.. Ему не хотелось спрашивать Елену. Это было бы и неуместно, и не по-мужски, и привело бы к новым обвинениям в том, что Данилов роется в чужих сумочках. Лучше было об этом забыть, но пока не получалось.
Где-то Данилов вычитал фразу о том, что жар постели согревает весь дом. Их дом согревать было нечем – постель они с Еленой делили целомудренно, по-товарищески, научившись избегать не только ласк, но и случайных прикосновений. Легли, пожелали друг другу спокойной ночи, заснули. Проснулись, машинально сказали: «Доброе утро!», встали и разошлись в разные стороны. Все это трудно было назвать любовью, да никто и не собирался. Дома у них обоих была чужая жизнь, своя, настоящая, начиналась за порогом.
Данилову это было отвратительно – мириться с чем-то неприятным и непонятным во имя большой и светлой цели и понимать, что напрасно он себя насилует. Он понимал, но продолжать жить так же, как и жил, ничего не меняя.
Новый год встретили отвратительно: выпили шампанского под звон курантов, обменялись подарками (духи против набора из дюжины компакт-дисков со скрипичной музыкой), а затем до половины четвертого молча смотрели телевизор, время от времени отвечая на телефонные звонки знакомых. Первого числа Елена с Никитой уехали в гости, а Данилов отправился к матери.
Он смертельно устал. На трезвую голову было невыносимо тяжело изображать бодрый оптимизм, но Владимир кое-как справился. Отбыл положенные четыре часа, вручил подарок – тут долго думать не пришлось, мать заказала фен «с кучей насадок и кучей режимов» – и отбыл домой, благословляя в душе Снежану, свою коллегу из фитнес-центра. Незадолго до Нового года она предложила Данилову поработать за нее с третьего по десятое января.
— Я могу потом столько же за тебя отсидеть, — предложила она, — или деньгами отдам.
— Лучше деньгами, — ответил Данилов, радуясь тому, что нашлось дело на все праздники.
Снежана поставила в известность шефа, получила разрешение и, вернувшись, должна была рассчитаться с Даниловым.
Второе января помог прикончить Полянский. Поначалу он сам попробовал напроситься в гости, но Данилов настоятельно предложил собраться у Игоря, и Полянскому пришлось согласиться.
— Небольшое женское общество не будет тебя раздражать? — спросил Игорь.
— Оно будет раздражать тебя, — ответил Данилов.
— Почему?
— Потому что я красив, немного брутален, меланхоличен, и у меня нелады в личной жизни. Такие мужчины безумно нравятся женщинам – вспомни хотя бы Печорина…
— Обойдемся без дуэли, — перебил Данилова Игорь.
Так Владимир избежал знакомства с очередной пассией друга. Он перевидал их много и разных – границы предпочтений Полянского раздвигались чуть ли не до бесконечности. Лишь одно объединяло этих юных и не очень дам: все они были замечательно глупы. Умных женщин Полянский не любил и побаивался. А еще он не любил молчуний, и все его избранницы были записными тараторками. Общение с ними неизбежно вызывало у Данилова сильнейший приступ головной боли.
Полянский на правах давнего и единственного друга (Данилов вообще считал, что настоящих друзей не может быть много) заслуживал того, чтобы быть полностью посвященным в хитросплетения отношений Владимира и Елены. К тому же Игорь время от времени давал неплохие советы, он умел абстрагироваться от эмоций и предпочтений, смотреть на ситуацию со стороны, и он никогда не путал причины и следствия. Данилову был нужен не столько советчик, сколько беспристрастный судья, способный дать ответ на вопрос: как правильно поступить.
— Знаешь, что я тебе скажу, Вовка… — заговорил Игорь, явно собираясь сказать нечто неприятное. — Тебе бы крышу вернуть на место. Такое впечатление, что она у тебя малость съехала…
«Сговорились они, что ли?» – раздраженно подумал Данилов, припоминая совет Елены о психоаналитике.
Он подавил раздражение и спокойно, с деланным равнодушием, поинтересовался:
— Откуда такое впечатление?
— От общения с тобой.
— А конкретнее?
— Давай сначала выпьем за нас, — предложил хитрец Полянский, наполняя рюмки, — за то, чтобы никакие слова не могли омрачить нашу дружбу, которой я искренне дорожу. Поверь, я искренне благодарен судьбе за то, что она свела нас.
Можно ли было после таких слов на что-то обижаться? Данилов улыбнулся, мысленно отметив коварство Полянского, и поднял свою рюмку. Мужчины звонко чокнулись, лихо опрокинули и, не сговариваясь, интеллигентно закусили оливкой. Можно было безбоязненно продолжать разговор, чем Полянский и воспользовался, и за какие-то четверть часа наговорил Данилову кучу гнусностей – справедливых и обоснованных.
— Так вот, — Игорь вздохнул, словно подчеркивая, как трудно ему критиковать друга. — Перво- наперво я хочу спросить – ты никогда не умел правильно общаться с женщинами или просто разучился?
— Будем считать, что не умел, — ответил Данилов.
— Поход в театр, как задумка для восстановления рассыпающихся отношений, был хорош, но что помешало тебе назавтра явиться домой с букетом, бутылкой вина и каким-нибудь веселым подарком? Так истратился на культурный досуг, что на букет уже не хватило бы? Сказал бы – я б тебе одолжил.
