другого берут, все равно я здесь надолго застрял. Выйду – осмотрюсь и определюсь заново.
— Я тоже так думаю, — согласилась Елена. — А какие правила на кафедре? Тебе придется брать академический отпуск?
— Над этим я пока не задумывался, какой смысл? А как Никита?
— Передавал тебе привет. Очень хотел приехать вместе со мной, но мне все же удалось его переубедить.
— Думаю, что ему не столько хотелось проведать меня, сколько побывать в психиатрической больнице, — улыбнулся Данилов.
— Я тоже так думаю, — согласилась Елена. — Ему кажется, что здесь филиал цирка…
— Так, в сущности, и есть, только укротители не во фраках, а в белых халатах, вместо хлыста – шприц и все звери сонные. В школе все нормально?
— В школе просто праздник какой-то! — оживилась Елена. — Представь себе, нашелся какой-то герой, респект ему и уважуха, как говорит Никита, который польстился на нашу классную дуру!
— Слепоглухонемой, наверное, — предположил Данилов.
Валентину Антоновну, классную руководительницу Никиты, не мог выносить никто – ни дети, ни их родители, ни коллеги-учителя. По общему мнению, Валентина Антоновна могла довести до истерики не только любого из людей, но и памятник.
— Не знаю подробностей и не желаю в них вникать, но Валентина ходит уже на пятом месяце, а это означает…
— Что скоро о ней все забудут. По меньшей мере на три года.
— Пусть они плодятся безостановочно, — пожелал Данилов.
— Хотя бы до тех пор, пока Никита не окончит школу… Я спросила у Никиты, кого им дадут в классные руководители, а он ответил: «Какая разница, мам, все равно хуже Кочерги никого нет!»
Фамилия у Валентины Антоновны была звучная – Кочеринская. Оттуда и прозвище – Кочерга. Однажды Валентина Антоновна до слез насмешила весь класс, заявив, что Кочеринские – знатная боярская фамилия, внесенная аж в Бархатную книгу, куда был записан весь цвет столбового дворянства. Ушлые дети сразу же раскопали в Интернете список родов, внесенных в Бархатную книгу, и не нашли там Кочеринских. Были Козловские, были Колтовские и Конинские, а Кочеринских не было. К Валентине Антоновне сразу же приклеилось второе прозвище – «Бархатная дура».
Немного помолчали, без неловкости, как молчат наедине люди, хорошо знающие друг друга.
— Ты не волнуйся – Данилов накрыл руку Елены своей рукой. — Я больше не буду делать глупостей, как бы по-детски это ни звучало.
— Это здорово, — сказала Елена, но в голосе ее не было ни энтузиазма, ни веры – только вежливость. — Я рада за тебя.
— Иногда я думаю – а может, это действительно посттравматическая энцефалопатия? — признался Данилов.
— Ты не похож на энцефалопата, — покачала головой Елена. — Энцефалопаты обычно злые, а ты – добрый. Только беспокойный очень.
— Да я – воплощенное спокойствие! — оскорбился Данилов. — Просто тормоз, а не человек. Санаторное лечение, — он мотнул головой в сторону отделения, — оно очень способствует спокойствию.
— Это хорошо, — одобрила Елена. — Хочется и дома видеть тебя таким. Кстати, я раз в неделю бываю в Карачарове, там все в порядке.
— Стыдно вспомнить, какой бардак там после меня остался, — поморщился Данилов.
— Я давно навела порядок. На следующий день после того, как…
— Спасибо.
— А почему тут так никого и нет? — удивилась Елена. — Что, посещения разрешили только тебе?
— Нет, навряд ли. Просто у нас многим посещения не требуются. Если тебя хорошо «заглушили», то никаких эмоций ты обычно не испытываешь. Только физиологические позывы. Чего таких навещать?
— Ну, все равно… Убедиться, что все в порядке…
— Будет что не в порядке – лечащий врач скажет.
— У тебя симпатичная доктор, — улыбнулась Елена. — Можно даже поревновать немножко…
— Что?! Ревновать меня к этой суке?! — вырвалось у Данилова. — Извини…
— Все ясно, — вздохнула Елена, высвобождая свою руку. — Может, Игорь прав насчет перевода?
— Совершенно неправ. И вообще… все нормально. То, что мне было нужно, я уже получил.
— А что тебе было нужно? Вот я, например, так и не могу понять, что тебе нужно. Ты как Остин Пауэрс – человек-загадка.
— Вообще-то загадочность больше присуща женщинам, — улыбнулся Данилов. — А что касается меня, то на самом деле все просто. Никаких загадок, так… мелочи жизни…
— Ничего себе мелочи, Вова. — Глаза Елены снова заблестели. — Представляешь, что я пережила, когда вошла и увидела твою…
— Экспозицию, — подсказал Данилов, — или декорацию. Да, да – декорацию.
— Это можно назвать как угодно, дело ведь не в названии…
— Лен, не спеши расстраиваться, — попросил Данилов. — Я много думал… На что-что, а уж на это времени хватает. Да, я понимаю, что меня занесло… И капитально занесло. Но я осознал. Я знаю, что ты сейчас думаешь, но тогда мне только казалось, что я все понимаю, а теперь уже не кажется. Теперь я уверен, уверен в себе.
— Хотелось бы верить, очень хотелось бы.
— Мои проблемы начались давно, еще, наверное, на «скорой»… Как бы объяснить?.. — Мысли требовали выражения, а нужные слова все никак не находились, что очень злило, а от злости начинали путаться мысли. — Давай я лучше пример приведу…
Елена слушала внимательно, но своего отношения к сказанному никак не выражала – просто смотрела на Данилова, и все.
— Нет, к черту примеры! Так мы до ночи не управимся. — Данилов недолго помолчал, связывая мысли в цепочку. — Значит так, началось все еще на «скорой». Появилась такая непогрешимость, чувство заслуженной гордости от того, что ты все делаешь правильно и вообще – ты самый крутой. Гордость переросла в гордыню, то есть усилилась, пустила корни. И в роддоме я работал с тем же сознанием, что я крут, непогрешим и всегда все делаю правильно. Но рано или поздно что-нибудь да случается…
— Случается, — согласилась Елена.
— Теперь-то я понимаю, что проблемы как таковой не было. Вывести из одной-единственной фразы связный диагноз невозможно. Да и какая разница? Все равно – показания к операции серьезные, я так и так нахожусь рядом, собственно – ожидай я там аритмии или не ожидай, действия мои от этого не менялись бы.
— Я тебе не раз пыталась это внушить.
— Тогда я не готов был это понять, — признался Данилов. — И решил попросту сбежать, уйти туда, где все ясно и нет никакой лечебной работы. Дурацкое, по сути своей, решение, все равно, что гильотиной от перхоти лечиться, но оно казалось мне очень правильным. К тому же ординатура в какой-то мере повышает статус врача. А потом пошло-поехало и чуть было не… Ну, ладно. Главное, я сам, без всякой психотерапевтической помощи, понял и осознал мотивы, которые мной руководили…
— А что, здесь нет психотерапии? — не поверила Елена. — Я думала…
— Зачем она, если есть психофармакология? Мы тут дискутировали на эту тему, но бесполезно… Дискуссии в дурдоме неуместны. Но так даже лучше, не с каждым врачом будешь так предельно откровенен, как с самим собой. Психоаналитик не так уж и нужен, если есть время, чтобы подумать и желание изменить свою жизнь…
— К лучшему? — улыбнулась Елена.
— К лучшему! — подтвердил Данилов. — К худшему я уже наизменялся, хватит. Ты не представляешь, какой привлекательной кажется отсюда наша обычная жизнь! Я говорю пошлые банальности, да?
— Если ты веришь в то, что говоришь, то это уже не банальности.
— Я не просто верю – я знаю все это! Поэтому просто дождаться не могу, когда я выйду отсюда!
