запредельным содержанием какао и кураги, янтарного изюма и сушеного инжира.
— Были еще ананасные дольки, но я их слопала, — призналась Ольга. — Они самые полезные, помогают беречь фигуру.
О диетах женщины могут разговаривать самозабвенно и до бесконечности, поэтому Данилов перевел разговор на другую тему:
— Может, расскажешь историю скрипки? Как вышло, что до тебя на ней никто не играл?
— Родной брат моего деда был кадровым офицером, летчиком. В пятидесятые он служил в Чехословакии. Оттуда и привез эту скрипку для своей маленькой дочери. Надеялся, что она станет музыкантом. Поскольку один из моих предков до революции был профессором Московской консерватории, музыкальная тема в нашем роду пользовалась большой популярностью. Тетка скрипачкой не стала – походила год в музыкальную школу и бросила, так и не дойдя до взрослых скрипок. Скрипка лежала на антресоли в футляре, обернутом в мешковину, и ждала своего часа. Какого часа, непонятно, ведь никто в семье музыкантом так и не стал. После тетиной смерти ее сын отдал скрипку мне. На память… Поэтому-то я и называю ее наследством.
— Скрипка с семейной историей – это здорово.
— Здорово было бы, если б ее сделал сам Страдивари, — пошутила Ольга. — Тогда бы я…
— …занялась музыкой!
— Нет, продала бы ее, ушла из медицины и стала бы жить на проценты с капитала. Кстати, кофе не отравлен, его можно пить…
— Не нравится работать в медицине? — Данилов сделал глоток кофе.
— Не нравится заниматься маразмом, — поморщилась Ольга. — Лечить мне нравится. Соберешь косточку как пазл и чувствуешь себя чуть ли не богом. Но это касается травматологии как таковой. А вот все сопутствующие факторы меня сильно достают.
— Что именно? — Данилов закусил кофе инжиром и нашел, что это здорово.
— Ты еще спрашиваешь? Да все – отношение руководства, отношение больных, необходимость вечно подстраховываться, перестраховываться и переперестраховываться… Тебе ли это объяснять?
— Насчет подстраховываться и перестраховываться мне объяснять не надо, — ответил Данилов. — Больные же, они, как и люди, разные…
— Разные-то разные, но разве ты не замечаешь, что с каждым годом меняется отношение пациента к врачу? Оно становится все более требовательным и каким-то… пренебрежительным, что ли. Чуть что – сразу хамят. Вот последний пример – вчера одной из выписывающихся вызвали перевозку. Я ее предупредила, что перевозка будет в течение дня, возможно, и поздно вечером. И что же? В половине шестого она вваливается в ординаторскую и начинает орать на меня: «Что у вас за порядки?! Где перевозка?! Почему так долго едет!? Вызывайте такси за ваш счет!» Это я мягко передала суть выступления… Полчаса на нее потратила, хотелось уже послать открытым текстом, но сдержалась. И такое – каждый день. Знаешь, за все время ординатуры мне нахамили всего два раза, по одному случаю в год. Теперь же – по три раза в день!
Кофе допили в молчании.
— Хочешь еще? — предложила Ольга.
— Спасибо, мне хватит, — твердо отказался Данилов.
— Тогда пошли мыть руки! — распорядилась Ольга.
Как хирург никогда не начнет делать операцию грязными руками, так и музыкант не станет касаться инструмента, не вымыв рук. Особенно если до того ел руками сухофрукты.
Стены ванной комнаты были выложены черным кафелем с тоненькими веточками и маленькими листочками, выписанными серым. Черная раковина, черная душевая кабина, даже потолок был серым, в тон узору.
— Что – мрачновато? — поинтересовалась Ольга.
— Нестандартно, — дипломатично ответил Данилов.
— На работе устаю от обилия белой и голубой плитки, вот и захотелось контраста. Не нравится?
— Пока еще не понял, — честно признался Данилов, вытирая руки оранжевым полотенцем, совершенно выпадавшим из дизайнерской концепции…
Коллекционеры в первую очередь оценивают скрипки по внешнему виду. Скрипачи – по звуку. Звук у Ольгиной скрипки был превосходным – чистым и глубоким. Непринужденная манера исполнения только подчеркивала достоинства инструмента. Это была игра такого класса, когда слушатели забывают и про скрипача, и про скрипку, оставаясь наедине со звуками, казалось, заполняющими всю Вселенную.
Данилов слушал с удовольствием. Ольга предпочитала творчество других композиторов, нежели он. Заключительная вещь была вообще незнакома Данилову.
— Что это было?
— Инвенция для скрипки Бонпорти, — ответила Ольга. — Правда, не из тех, что приписывались когда-то Баху, а другие. На мой взгляд, это одно из самых гармоничных произведений в моем репертуаре…
— У тебя отличный репертуар, — похвалил Данилов.
— Хочешь поиграть на моей исторической скрипке? — Ольга протянула инструмент Данилову.
— Нет, спасибо. — Подобно большинству музыкантов, Данилов считал, что исполнитель у инструмента может быть только один. У каждого скрипача своя манера постановки смычка, своя сила нажатия на струны, и вообще, чужой инструмент – это чужой инструмент. — Мне, пожалуй, пора…
Данилов встал.
— Как скажешь. — Ольга заметно погрустнела, и Данилову захотелось сказать ей что-нибудь хорошее.
— Спасибо за прием, мне очень понравилось все, но больше всего твоя игра на скрипке.
— Тебе спасибо. Так приятно играть для кого-то, а не только для себя. — Ольга аккуратно убрала скрипку в футляр.
— Каждый музыкант играет по внутренней потребности, — улыбнулся Данилов, — а это значит, что он играет в первую очередь для себя. Слушатели – это всего лишь приятное дополнение.
— Смотря, какие слушатели… — Ольга подошла вплотную к Данилову и неожиданно обвила свои руки вокруг его шеи.
Данилов мягко попытался освободиться, но хрупкие на вид руки Ольги держали его крепко.
— Мне так хочется, чтобы ты остался у меня еще ненадолго. — Губы у Ольги были горячими, и слова они произносили такие же горячие, прямо – обжигающие. — Думай обо мне что хочешь, только не уходи…
«Не надо, пожалуйста», — хотел сказать Данилов, но неподвластные разуму руки уже обнимали Ольгу, а губы тянулись к ее губам.
Поцелуи с одновременным освобождением друг друга от одежды продлились не более минуты. Затем Ольга увлекла Данилова через коридор в спальню.
— Я – твоя скрипка, — сказала она, извиваясь в его объятиях, и больше ничего не говорила, только постанывала от наслаждения.
В глубине души Данилов понимал, что он поступает недостойным образом, но поделать с собой ничего не мог…
— Это называется – нечаянная радость, — сказала Ольга, когда они, наконец, утолили страсть. — Ты сердишься на меня?
— Нисколько не сержусь, — ответил Данилов и не соврал. Какой смысл сердиться на соблазнившую тебя женщину? В конце концов, им обоим было хорошо друг с другом. Ему, во всяком случае, точно было хорошо. Даже очень.
— Это хорошо. — Ольга приподнялась на локте и посмотрела Данилову в глаза. — Ты придешь еще?
— Не уверен, — ответил Данилов.
— Почему? — Тонкие брови Ольги взметнулись вверх. — Я слишком торопилась, да? Извини, просто у меня почти год никого не было… В следующий раз буду вести себя как надо. Ты оценишь.
— Да не в этом дело. — В подобной ситуации было просто невозможно не обнять Ольгу и не привлечь
