Международное тайное правительство

написал такому новоявленному Богу гимн, Лемми ввёл пение этого гимна в церемониал масонства в Италии. “Il y a deux ennemis dans mon coeur, — Dieu et la France!…” — провозгласил, наконец, Лемми и умер, передав гроссмейстерство уже некрещёному еврею Натану, оказавшемуся на радость папскому престолу и римским городским головою!…

Талмуд далее есть центр тяготения иудаизма, такое средоточие, которое с целой системой спутников (франк-масоны, социалисты, шаббесгои вообще) неудержимо стремится к таинственному созвездию в пространстве времён, неугасимо сверкающему, однако, в сознании Израиля, как эмблема всемирного господства. Наконец, это — вместилище неутомимой злобы и мстительности против христианства, дерзнувшего посягнуть на “божественную” монополию по эксплуатации мира, присвоенную сынам Иуды законодательством Синая…

Заключительный же момент развития иудейской мизантропии состоит в лютом презрении ко всему человеческому роду. В своих молитвах евреи призывают всяческие беды и проклятия на голову чужеродцев и молят своего Иегову о быстрейшем истреблении их. Глубоко заблуждался бы, впрочем, тот, кто допустил бы, что сыны Иуды, по крайней мере, любят и почитают друг друга. “Все евреи за одного и один за всех!” — таков, действительно, их первый коренной девиз, но он построен на эгоизме и расчёте, а вовсе не на любви. И волки, атакуя путников, действуют сообща. Когда одни хватают за морды лошадей, другие норовят прыгнуть в сани или схватить жертву ещё на бегу, но это не мешает им растерзать любого из своей же стаи, как только он бывает ранен…

Еврейство — стая охотящихся волков!

Не давая пощады гоям, оно логически не смеет щадить и своих ам'гаацеров…

Бесподобное преимущество и неподражаемый залог успехов такой охотничьей кампании усматривается, между прочим, в следующем.

Если среди иноплеменников — англичан, русских, немцев либо французов, двое, положим, задумают обмануть или ограбить третьего, то им, во-первых, надо условиться; во-вторых, обеспечить исполнение договора и, в-третьих, оправдать соглашение на практике. По всё это далеко не так просто. Предусмотреть случайности нельзя; внушить одинаковое всем искусство и усердие невозможно; оформить, например, у нотариуса, преступный договор немыслимо; полное обеспечение безнадёжно; уверенность, что не произойдёт ссоры при дележе, ничтожна… Ясно, что “охотники” из roe в могут не сговориться, столковавшись, не решатся, а приступив к осуществлению, остановятся, либо, наконец, перегрызутся из-за добычи. Увы, ни одного из этих шансов нет у гоя либо акума[58], когда на него охотятся евреи.

Договариваться им не о чем, так как при любых обстоятельствах все они глядят на “дело” одинаково. Даже репетиции не требуется. Соберите кагал, махните палочкой — и он сразу возьмёт аккорд. Вырабатывать метод действия также не надо, ибо всякий из них уже во имя собственного достоинства желает быть виртуозом. Солист или член оркестра, он, всё равно, действует не только за страх, а и “за совесть”. Споров о “гонораре” возникнуть не может, ибо ради “чистоты” в работе и для безусловного устранения споров таковой делится поровну. В заключение, — “объакумить” при дележе еврей еврея не осмелится, так как знает, что это — государственная измена всему Израилю, а потому влечёт за собой неумолимую кару (см. у Брафмана в “Книге Кагала” о “хереме”, “тайных преследователях” и пр.). Таким образом, совершенно понятно, как опасен для “поганых” и какими прелестями для членов самого “избранного” народа чреват хотя бы один только, следующий (цитируем буквально) закон в Талмуде (см. Мордехаи в тр. Кефубоф; Шулх. Ар., Хош. га-Миши. 183, Хага).

“Когда кто-нибудь[59] имеет дело с акумом и приходит другой и помогает ему, обманывая акума в мере, весе или числе, то они делят прибыль между собой, безразлично, — намерен ли он был помогать за деньги или даром”.

В этом законе лежит центр тяжести гешефтмахерства иудейского и несокрушимая гарантия от “зависти” гоев, потому что, через одно его применение, уже никакая конкуренция с их стороны противиться кагалу не в силах.

Сказанным мы поневоле ограничиваемся, ибо, удаляясь в содержание Талмуда, пришлось бы одной этой теме отвести целую книгу.

А дабы не оставалось сомнений, чего “избранному народу” нельзя не ожидать от “предательских” разоблачений и каково собственное понятие сынов Иуды о существе Талмуда, приведём, на справку, несколько узаконений, сюда относящихся.

“Бесстыдство — это королевство без короны” (тр. Песахим, 113 а). “Оно приводит к цели даже против воли Божией” (Санхедрин, 105

а) “Ты не должен ни повторять в слух того, что установлено в законе писанном, ни записывать того, что относится к преданию устному” (Гиттин, 180 б) “Воспрещается открывать не-еврею тайны Закона. Тот, кто окажется в этом виновным, совершит то же самое, как если бы он разрушил целый мир” (Ялкут Хадаш, 171, 2) “Если еврей будет призван для разъяснения какого-нибудь места из раввинской литературы, то он повинен дать истолкование ложное, дабы, действуя иначе, не оказаться дерзким пособником к обогащению неевреев познаниями в творениях раввинов. Кто нарушит это предписание, наказывается смертью” (Дибре Давид, S 37). “Следует и надлежит присягать ложно, когда неевреи спрашивают нас, — содержится ли что- нибудь против них в наших священных книгах? Тогда мы обязаны утверждать под присягой, что не содержится ничего, ибо они, конечно, пришли бы в негодование, если бы могли узнать истину” (Шаалоф Ут-шубоф, бин ян Шелома, часть Иоре де'а S 17). “Нееврей, который интересуется законами евреев, либо изучает их, заслуживает смерти” (Санхедрин, 59 а; Шагига, 13 а). “Согласно с этим, воспрещается еврею обращаться к нееврейскому суду”, (Гиттин, 88 б; Шулх. Ар. Хош. га-Мишп., 26, 1; Турин Хош. га-Мишп. 26, 7; Яд Кхазака IV, 26 и т. п.), так как этот суд не может разрешить еврейское дело правильно, не зная Талмуда, ознакомление же с, этим последним безусловно и строжайше неевреям запрещено” (Баба-Камма, 38, 1). “Гой и раб не способны давать свидетельские показания” пред еврейским судом, конечно (Шулх. Ар., Хош. га-Мишп. 3—1, 19).

VI. Таковы с принципиальной точки зрения итоги, подводимые Талмуду собственным его текстом, т. е. самим еврейством.

Определяясь идеей и сущностью этого кодекса, проистекающий отсюда вывод удостоверяется, с другой стороны, всей жизнью сынов Иуды при условии, что сила вывода развивается тем неодолимее, чем больше станем мы вглядываться в факты, т. е. чем внимательнее будет анализ деятельности, стремлений и замыслов иудейских.

В строгом намерении обосновываться, главным образом, на реальной почве и руководствоваться положительными сведениями, мы шли до сих пор и постараемся не оставлять этого метода впредь. Но, как это вполне очевидно, мы на каждом моменте исследования, не можем суммировать факты в произвольных количествах, каким бы объёмом их ни располагали. Ради цельности и стройности картин, мы обязаны уважать чувство меры, иллюминируя сказанное лишь, по возможности, яркими данными. Так, следовательно, завершая повествование о Талмуде, мы должны поступить и сейчас.

По нашему убеждению, довольно пока ограничиться здесь хотя бы одним, но вразумительным примером. Мы имеем в виду роль талмудизма в так называемых “либеральных” профессиях, а в частности, на поприще ожидовления адвокатуры. Верность приёма раскрывается как из утверждения евреев, что они едва ли не монополисты либерализма, так и из формального сродства, по иудейским понятиям, талмудической и адвокатской сферы, что, впрочем, совершенно естественно, ибо куда проникнут евреи, там духовная трава не растёт…

Ещё древние римляне сознавали, что свобода толковать законы равносильна праву издавать их вновь. Как же столь “практическая” мысль могла бы ускользнуть от внимания лукавых детей Израиля? Однако, древний Рим понятия не имел о Иерусалиме, как средоточии талмудизма, и никогда не приходил к тем крайностям заключений из главенствующей посылки, до которых “возвысились”, если так можно выразиться, таннаи, амораимы, гаоны, талмид-хохимы и их последователи. С другой стороны, если под гнётом жестокой действительности в сознании древних явился мрачный афоризм “leges sunt in schola virgines, in Joro meretrices!”, то он никогда и нигде кроме еврейства не извращался в