поэзию с царством мертвых: ведь вдохновение, заметили фессалийцы, что в оракулах, что в поэтах, — одно и то же. Хорег, подумавши, важно присовокупил, что сами законы Аида, где душа пребывает в чистоте, питаясь божественным в меру своего разумения, суть то же, что законы поэзии и всякого восторга: но хозяин, опять ввязавшись в беседу, добавил, что не только состязаться, но и жить поэты, прославленные среди современников, остаются здесь навеки, а на родине у них, как бы в порицание государству, которому ревность не дала достойно почтить человека, любезного богам, остается пустая гробница. Не считаешь же ты, спросил Сократ, что любезен богам всякий, кто умел угодить публике? Нет, отвечал за хозяина вдохновленный спором хорег, — но кто умел жить в подлинной добродетели, тому уделом любовь богов и бессмертие; а первое умение, необходимое человеку добродетельному, — достойно управлять государством и домом, и таковое благоразумие самому Сократу, без сомнения, не покажется мнимым.
Старший из фессалийцев заметил, что, как кажется, хорег говорит им о царской добродетели, на которую намекал еще и их радушный хозяин, подлинно живущий в славное время, если в своей корчме он воочию может видеть знаменитых людей изо всех государств просвещенного мира. Фессалийцы подтвердили, что и у них на родине все говорят, как выгодно и безопасно иметь дела с Македонией, воистину чтущей эллинские добродетели ради них самих и более, нежели сами эллины. Тогда польщенный хозяин, а за ним и хорег, предложили, пустив большую чашу по кругу, почтить божественный гений царя, как днем был справедливо почтен гений Еврипида, и фессалийцы живо с ними согласились, благо хозяин, расщедрясь, обещал отыскать такое вино, какого никому не давал. Общее веселье, оставя разговор о понятиях, закипело с оживленною силой; а поскольку вина в этих краях не принято разбавлять, да и хозяин счел бы это себе обидой, еще прежде полуночи Сократ оказался один между полусонных друзей, из которых ни один не мог связать с ним приличную беседу. Он еще хотел поговорить с девушкой, заинтересованный рассказами о ней, но поскольку она оказалась неразговорчива, как это обыкновенно бывает с флейтистами, то, оставя ее, он решил было прогуляться до могилы Еврипида: но по темноте, в которой скрылась заходящая луна, по тому, как умолкли цикады и издали поднялся тяжелый шум Фракийского моря, он понял, что того гляди соберется гроза и находиться рядом с могилой было бы небезопасно.
НОВЕЛЛА
В те времена, когда король Карл, войдя в Италию со своим войском и баронами, оставил гарнизоны в Пизе, Ливорно и других городах, что были ему открыты, и явился во Флоренцию, где рассчитывал найти дружественный прием, жил в этом городе один дворянин, по имени Джандонати Пальмиери, прозванный Аккольиторе, человек учтивый, веселый и не отстававший ни от кого ни в делах своих, ни в словах. Поскольку король по природе своей имел пристрастие ко всему новому и невиданному, он вскоре дознался, что мессер Джандонати отличный рассказчик и много всего повидал, и велел всеми правдами и неправдами залучить его в свое общество, хотя и было известно, что тот не очень-то жалует французов. Мир устраивается по воле государей, и немного времени прошло, когда Аккольиторе, что бы ни думал об этом, был призван туда, где веселился король, и оказал такую любезность в речах столь забавных, что они понравились королю как нельзя больше. Флорентиец, будучи человеком благоразумным и зная, что великие государи, как море, — с ними надо искусно владеть снастями и следить за ветром, раз уж не можешь оставаться на берегу, — приложил все усилия, чтобы стяжать благосклонность Карла, за всем тем пользуясь ею умеренно, чтобы не вызвать ревности у его придворных, и в короткое время так преуспел, что никакое веселье не совершалось без него.
Однажды, когда он находился, как обычно, в обществе короля, тому вдруг захотелось выслушать какую-нибудь повесть из числа самых необыкновенных, чтобы и новизною своей она была достойна владычного слуха, и он побуждал к тому Аккольиторе, которому давно хотелось спать в своей постели, а не забавлять кого бы то ни было рассказами (ибо час был поздний), но тем не менее он повиновался и начал так:
«Всем известно, что не было на свете человека, который больше стремился бы душой ко всему благородному и щедрее привечал бы людей, в чем-либо одаренных, нежели император Фридрих. Однажды довелось ему, как то было у него заведено, обедать в обществе своих приближенных, между коими не было ни одного, кто не прославил бы себя храбростью, или мудростью, или еще какой-то из добродетелей, и уже подавали воду для омовения рук, когда вдруг к нему явились три человека с длинными седыми бородами и в плащах, сверху донизу распещренных астрологическими знаками: там был, как передают, весь Зодиак вместе с колесницей Солнца, все надписано греческими и египетскими буквами, и много чего еще. Они приветствовали Фридриха с великим почтением, а когда он велел спросить у них, кто они таковы, то отвечали, что они маги и что если императору будет угодно, чтобы они показали ему свое искусство, они не преминут это сделать. Фридриху стало любопытно, и он, обратясь к ним приветливо и благосклонно, велел показать, в чем они находят для своего искусства особенную похвалу, и пусть будут уверены, что не останутся внакладе. Тогда старший из магов подал знак остальным, и они принялись за дело. Из потолочных балок ударила молния и хлынул дождь. Все, кто там сидел, повскакивали из-за стола, потому что не ожидали ничего подобного, а между тем пролившийся дождь оросил жареного петуха, поданного на стол, и он ожил и принялся кукарекать, думая, что настало утро. Тем временем маги своими чарами сделали так, что у слуги, который с лоханью воды стоял у стола, возникла на краю лохани маленькая женщина, совсем нагая, которая прыгнула в воду, и покамест он глядел в лохань, где ничего, кроме него самого, не было, эта женщина вынырнула на столе из блюда, которое стояло перед имперским канцлером, и обдала его подливой. Тут все опомнились и начали возвращаться за стол, говоря, что едва ли когда доводилось им видеть подобное или слышать о нем. Император сказал: «Воистину, нет ничего невозможного для всемогущества Божия» и щедро наградил магов, прибавив при этом, что ныне его черед показывать свое уменье, а потом спросил, не хотят ли они попросить его еще о чем-нибудь.
Маги сказали, что больше им ничего не надо, разве что император велит кому-нибудь проводить их в обратный путь: «ибо, — прибавили они, — нет такой мудрости и такого волшебства, которые охранили бы от всякой злобы и безумия, измышляемого людьми». Император на это отвечал им, что не может никого приневолить, и тогда из-за стола поднялся граф Фереттский, бывший там в великом почете из-за своей храбрости и благоразумия, и сказал: «Мессир, я провожу их, если вам это благоугодно».
Тогда они вышли со двора, причем граф успел отдать некоторые распоряжения своим людям на случай, если он задержится в пути, и выехали из городских стен, в расчете на то, чтобы добраться до постоялого двора, прежде нежели их застигнет ночь. Они доехали до него и переночевали без каких бы то ни было неприятностей, а поутру отправились дальше, и в следующем городе, где графа хорошо знали, он был принят с наивозможным радушием, а иноземцев, ехавших с ним, честили как лучших гостей. Однако здесь маги не дали ему задержаться долго, но побудили его ехать вперед и вперед, пока наконец они не выбрались из мест, где граф был в славе, и не начали ночевать там и сям в гостиницах; в ту пору граф уже перестал спрашивать, далеко ли еще до их дома; и таким образом они, будучи в дороге много недель, перевалили через горы, добрались до Миланской области, перебрались через Адду и достигли Кремы. Здесь маги расположились остановиться, сказав графу, что им надобно дождаться одного человека, который должен привезти им некие важные вести с их родины и с которым условились они встретиться в этом городе. И покамест они пребывали в ожидании, граф предоставлен был сам себе, ибо в здешних местах его никто не знал. Случилось так, что он ходил мимо дома одного знатного горожанина, у которого была дочь на выданье, статная, миловидная и наделенная всякой женской добродетелью; и однажды — то ли по случайности, то ли вследствие какого-то расположения звезд, об этом мне знать не дано, — граф, проходя мимо, увидел ее высунувшуюся в окно, когда она отдавала распоряжения садовнику, и тотчас пленился ею,
