Вдруг самолет Конева свечкой взмыл вверх. «Что случилось? Ведь все шло так хорошо!» Конев между тем сделал вираж, развернулся и со снижением на большой скорости стал догонять Груздева. Какое-то мгновение оба истребителя шли вместе, затем Груздев ушел вперед, за удирающим «мессером». По- видимому, у Конева кончились боеприпасы, об этом он передал по радио Груздеву, и тот продолжал преследовать врага.
Вскоре я потерял их из виду и полетел на аэродром. Посадив самолет и отрулив его на стоянку, поспешно выпрыгнул на снег.
— Ну как? Сбили? — спросил я у техников.
— Готово! Отлетался!
— Конец «черным стрелам». И остальных гадов перебьем! — добавил один из них.
— А ты-то молодец, — поздравляли меня техники. — Ведь на волосок от смерти висел!
— Они спасли! — улыбнулся я, оглядывая небо. Над аэродромом прошла пара краснозвездных истребителей.
— Счастливого возвращения! До новых встреч!
Броня наша — мужество
Днем 17 марта командир полка объявил:
— Вылетаем на аэродром подскока. Будем бомбить скопление войск в районе Ивановское.
В сумерках мы перелетели в Ожедово и начали боевую работу. Каждый старался сделать как можно больше вылетов. Этого требовала обстановка. Враг, не считаясь с потерями, упорно пробивался к своей окруженной демянской группировке. Нужно было сорвать его замыслы. Напряжение нарастало на земле и в воздухе. За ночь мы сделали по шестнадцать боевых вылетов. Сбросили около тридцати восьми тонн бомб. Это были рекордные цифры.
На исходе ночи в полк поступил приказ: выделить часть экипажей для связи. Эту задачу поставили Семену Ванюкову, Виктору Емельянову, Николаю Евтушенко и мне.
Днем фашистские истребители встретили над рекой Ловать самолет Николая Евтушенко. Уклоняясь от атак, летчик был вынужден посадить машину на берег. Покинув кабину, он отбежал в сторону. Фашисты пикировали до тех пор, пока не зажгли самолет. На второй день Евтушенко возвратился домой пешком.
Вечером полк снова перелетел в Ожедово. И опять всю ночь бомбили вражеские войска. Напряжение было настолько сильным, что спать не хотелось. Чтобы не терять даром времени, летчики и штурманы помогали техникам подтаскивать и подвешивать бомбы.
На следующее утро Ванюкова, Сорокина и меня послали на связь. За день мы сделали по нескольку вылетов. Не раз приходилось уходить от вражеских истребителей, прижимаясь к самым верхушкам деревьев. К вечеру от усталости стали слипаться глаза. В последнем полете не хотелось ни двигаться, ни думать. Нужно было осматриваться, а я изо всех сил боролся со сном. Кое-как добрался до аэродрома Сельцо, а там никого из наших не оказалось. Полк уже перебазировался в Ожедово. «Баста! — решил я. — В эту ночь никуда не полечу. А то еще, неровен час, заснешь в воздухе. Ведь двое суток не отдыхал».
Попросил техника зачехлить и замаскировать самолет. Тот удивленно посмотрел на меня, но ничего не сказал. Едва успел он набросить чехол на двигатель, как подошел комиссар полка.
— Зачем вы это делаете? — с недоумением спросил он.
— Хочу немного отдохнуть, товарищ батальонный комиссар.
— Не время, браток, — возразил он. — Идут ожесточенные бои, солдаты дерутся, а ты — отдыхать!
— Но я ведь тоже воюю.
— Это верно, Николай, — согласился комиссар, хмуря брови. — Но сегодня особая ночь. И я очень прошу тебя полетать… А завтра уж отдохнешь. Прямо с утра, как вернешься.
Делать нечего. Придется забыть об отдыхе. Комиссар зря не станет просить. Значит, обстановка на фронте действительно тяжелая.
— Есть, товарищ комиссар! — ответил я. А сам еле на ногах стою. Ресницы так и слипаются, будто их кто медом намазал.
Комиссар молча пожал мне руку, повернулся и скрылся в темноте.
И вот мы со штурманом Николаем Султановым снова в воздухе. Держим курс на Ожедово. Сумерки становятся все гуще. Видимость неважная. А главное невероятно хочется спать. И мотор гудит так ровно и убаюкивающе, словно поет колыбельную песню. Так и тянет положить голову на руки и вздремнуть.
А потом случилась какая-то несуразица. Впереди что-то взвыло, на меня стремительно надвинулась темная масса… и я потерял сознание. Помню лишь потрясающей силы удар!
Спустя некоторое время я очнулся на земле, среди обломков своего самолета. Ничего не могу понять. «Неужели задремал и врезался в землю? Не может быть!» Осторожно пошевелил левой, затем правой ногой, руками. Кажется, все цело.
— Коля… жив? — слышу рядом слабый голос Султанова.
— Пока жив, — отвечаю и пробую медленно подняться. От резкой боли в ногах снова теряю сознание.
Очнулся от холода. По-прежнему лежу на снегу. Султанов сидит рядом и без конца повторяет:
— Коля, вставай, ну вставай же!
— Что-то не получается, — говорю через силу. — Дикая боль в ногах. Шевельнуться не могу… А ты как чувствуешь себя?
— Тоже не могу встать, — его голос звучит виновато.
Наконец я окончательно прихожу в себя.
— Слушай, что же случилось? — спрашиваю у Султанова и начинаю осматриваться. Впереди, примерно в ста метрах, темнеет лес. Позади видна деревня.
— Может, за дерево зацепились? — размышляю я вслух. Нет, ни одного сломанного дерева не видно.
— Не знаю, — говорит Султанов. — Я только почувствовал страшный удар. Потом резко пошли вниз… Снова удар. И вот мы лежим здесь.
Ничего не могу понять. Но валяться на снегу больше нельзя. Надо что-то делать.
— Знаешь что, — говорю, — ты посиди, а я пойду, искать людей.
— Попробуй, — соглашается Султанов. — Если сможешь. Только побыстрей возвращайся.
Пытаюсь встать, но ничего не выходит. Резкая боль буквально валит с ног. Придется ползти. Собравшись с духом, пробую. Кажется, получается. Когда дополз примерно до середины поляны, меня опять скрутила резкая боль, но теперь уже в груди. Не то что двигаться, дышать не могу. Мне стало немного страшно при мысли, что если потеряю сознание, то никто не придет на помощь. Скрипя зубами, переваливаюсь на бок и каким-то чужим-голосом кричу Султанову:
— Коля!.. Э-эй!
— Что случилось? — с тревогой спрашивает из темноты штурман. — Ползти не можешь?
— Ползу… — с трудом отвечаю я, превозмогая боль в груди.
— А ты не спеши, потихонечку, — советует Султанов.
Вдруг до слуха донесся чей-то возглас:
— Братцы… помогите.
Что такое? Значит, еще кто-то здесь? Приподняв голову, долго прислушиваюсь. Но кругом тишина. У меня откуда-то берутся силы, и я продолжаю медленно продвигаться вперед. Вот впереди показалась дорога. До нее метров сорок, но как их преодолеть? Боль разламывает все тело, от головы до пяток. На левую руку уже стало нельзя опираться. Рою снег лицом, но ползу.
Дорога все ближе. Вдруг вижу на дороге бойцов.
— Товарищи! — хриплю из последних сил. — Помогите…
Бойцы на дороге заметались, возбужденно переговариваясь. Странная реакция на призыв о помощи! Уж не вражеские ли это десантники? Нет, не может быть.
