делал физзарядку. Шофёры потягивались, свёртывали цигарки, кашляли, кряхтели.
— Только ляжешь — поднимайсь, только встанешь — подравняйсь! — ворчал Сляднев.
— Выходи, не жмись, — командовал лейтенант, — все к машинам! А ты, Якушин, погоди. Ты мне все же немца толком допроси. Узнай, кто он, откуда, как и почему сдался в плен.
— Есть! — ответил Алексей, радостно краснея от такого доверия. В душе он поклялся разбиться в лепёшку, но выполнить приказ. Когда взводный выпроводил всех лишних из хаты и вышел сам, Якушин уселся за стол, вынул из кармана гимнастёрки записную книжку в коленкоровой обложке, прихваченную ещё из дому. Её собирался приспособить под дневник, но пока, кроме своей фамилии да полевой почты, не написал ни строчки. Достав карандаш, строго взглянул на немца.
Тот замер в трех шагах, подобрав тощий живот и вытянув руки по швам.
— Как вас зовут? — начал Якушин.
Теперь солдат стал понятливей. Видимо, прошёл первый испуг. Алексей довольно легко установил, что немца зовут Клаусом. Фамилия Бюрке. Родом из-под Берлина. Работал механиком в автомастерской, в городе Фюрстенберге.
«Знает толк в автомобилях, раз механик, — отметил Якушин, — нам тоже как-никак пригодится. Вот взводный обрадуется!» И очень удивился, когда услышал, что морщинистый, старообразный человечек всего на пять лет старше его, Алексея.
Клаус Бюрке понемногу разговорился и даже стал изображать руками и голосом недавние свои приключения. Он гудел и фыркал, как мотор, татакал, как пулемёт, ухал.
— Герр зольдат, — говорил он, поднимая узкие плечи, — это было ужасно. Когда стреляли ваши орудия, казалось, с неба падают огромные камни, каждый величиной с мой «бюссинг». Любой может ударить в голову. Я сидел в кабине и ждал этого… Трах, трах… Всё было в дыму, не видно батареи, солдат… и обо мне забыли…
— Все понятно, вы находились в кольце, — пояснил Алексей. — Ну, дальше, Бюрке, дальше…
— В кабину вскочил ефрейтор Фиш с батареи, грязный, дрожащий. Он схватился за руль и что-то кричал. Я понял, надо ехать, и включил зажигание… Все гремело и свистело, и я не слышал мотора.
— Куда же поехали?
— Откуда я знаю. Фиш командовал. Он сказал, что Иваны озверели и все в батарее погибли… Карл, Франц, Рудольф, лейтенант Брюннер… все остались там. Такого не было даже на Кавказе, где нам тоже пришлось плохо. Пока мы ехали, перед нами рвались снаряды… Только было слышно — ух, ух… Потом утихло. Фиш сказал; «Проскочили». Но из-за леса вышли русские танки. «Стой! Нет, жми вперёд, — заорал Фиш. — Стой!» Я затормозил. Фиш выскочил. Я схватил автомат, ранец, побежал и упал. Перед глазами огонь. И потом ничего не помню… Пришёл в себя. Увидел мой «бюссинг»… То, что осталось… Вместо кабины куски железа. И я решил: хватит…
Пока Якушин допрашивал немца, в хату один за другим входили солдаты. Они курили, прислушивались, иногда — вмешивались в разговор.
Дольше других в хате задержался Карнаухов. Подперев широкой ладонью рыхлую щеку, он посматривал то на Алексея, то на немца. Иногда вздыхал, многозначительно кивал, словно понимая, о чём идёт речь.
— Дознался? — с ходу спросил Сляднев, вбежав в комнату.
— А ты думал? — гордо ответил Якушин.
Постоял рядом и Курочкин. Покачался на носках, заложив руки в карманы. Глаза прищурены, на лице — загадочная улыбочка.
Последним, тяжело ступая облепленными грязью сапогами, вошёл в хату Бутузов. Сбросил на лавку мокрые рукавицы, потёр ладонями круглые, в редких красноватых прожилках щеки, крутые скулы, проверяя, не отросла ли борода, с любопытством взглянул на немца и Алексея.
— Ну, что, Якушин?
— Товарищ лейтенант, допрос произвёл, — доложил Алексей. — Фамилия — Бюрке, звание — рядовой. Шофёр…
— Шофёр — это подходяще, — удовлетворённо сказал Бутузов.
— Разрешите все по порядку… Как они драпали, как наши танки их перехватили и машину сожгли…
— Интересно, но как-нибудь после. Значит, водитель?
— Автомеханик.
— Подфартило нам. Съезжу к полковнику, если разрешит, приставлю немца к «крокодилу». Пусть он мне тягач отремонтирует… Ох и пригодится нам эта машинка!
5
Алексей вышел из прокуренной, угарной хаты, полной грудью вдохнул весенний воздух. Зеер гут. Здорово все получилось! Немца допросил, ремонт трофейного тягача обеспечен. Лейтенант приставил Якушина к рядовому Бюрке то ли затем, чтоб следить, то ли помогать в работе, а скорее всего и за тем и за другим.
Немец минуту-другую постоял перед тягачом, соображая, наверное, с чего начать. Потом, сполоснув руки в луже, вытер их чистой тряпкой, которую достал из кармана шинели. Подумал, снял шинель и откинул капот «крокодила». Встав на бампер, сложился как перо-чинный ножик.
Алексей дивился, как мастерски орудовал Бюрке. Его приплюснутые у ногтей пальцы забирались в мотор, ощупывали проводку, откручивали и закручивали гайки, счищали ржавчину и грязь.
Время от времени Бюрке обращался к Якушину. При этом он соскакивал с бампера, вытягивался и чинно, соблюдая субординацию, говорил:
— Герр зольдат, могу ли я получить гаечный ключ?
— Герр зольдат, мне необходима отвёртка.
Через полчаса он уже только просил:
— Пожалуйста, подержите этот провод.
Затем он и вовсе, не разгибаясь, бросал!
— Отвёртку… Проволоку.
Алексею даже показалось, что в голосе немца появились властные нотки. Это задело. Ишь, зарвался, так, глядишь, и на шею сядет. Хотел прикрикнуть на Бюрке построже, но в это время за спиной раздался ехидный голос Курочкина:
— Достукался, Якушин, — фриц тобою командует.
Алексей и сам готов был одёрнуть явно зарвавшегося немца, но издевательский тон Курочкина вывел из себя, заставил противоречить:
— Не приставай. Работает же… Взводному полковник разрешил оставить Бюрке…
— Работает? Что ему ещё делать? Грехи замаливает, а не работает.
— Не знаю… Вроде от души.
— Много ты понимаешь. Между прочим, эта душа боком выйдет. И ты ещё неизвестно, о чём с немцем лопотал…
— Да как ты можешь… Проваливай отсюда!
— Не груби, салага. Я ведь не забыл, как ты на станцию погрузки машину вёл. Четыре километра по шоссе — и промвалик долой. А если ты нарочно его поломал? На фронт не очень торопился…
В руках у Алексея, он и сам не заметил как, очутился гаечный ключ.
— Ну, ну, полегче… Я это тебе припомню, — сказал Курочкин и исчез.
Заныло внутри. Ехидна этот Курочкин. Насчёт промвалика — чепуха, конечно. Только всё-таки, может, и он, Алексей, и лейтенант в чём-то не правы? Враг остаётся врагом, а мы с ним ласковы, обходительны.
Бюрке, прекратив работу, насторожённо молчал, опустив плечи, спрятав глаза.
— Арбайтен! — прикрикнул Алексей. — Шнеллер!
Бюрке снова сложился пополам и Пырнул под капот. Теперь он редко поднимал голову и совсем не обращался к Якушину с просьбами. А тот, растревоженный разговором с Курочкиным, думал, что в сущности ничего толком не знает о немце. Мало ли что Бюрке наговорил.
Если и поверить ему на слово, все равно никакой симпатии не вызывает. Ну осточертела война, ну измочалила, как и всех. Перепугался вконец — и сдался. Вот и все. Разве он антифашист? Нет, конечно. Не залезешь ведь в его башку, не разглядишь, что там, в извилинах. Может, фашистская свастика запуталась,
