веке. Попытку превратить германскую монархию в XX веке в цезаристскую монархию предпринял Ф. Науманн в своем сочинении «Демократия и империя» (1900) — без практического результата, к тому же теоретически ложно обоснованную. Ведь легитимная монархия не может сама себе подводить иной идейный базис. Принцип династической легитимности противоречит демократическому принципу легитимности. Здесь существует неизбежное или — или. Как только легитимность становится идейным базисом некого института, легитимная власть уже не может выступать в качестве носительницы новой политической идеи. Перед революцией 1789 года во Франции также пытались создать подобные конструкции некого соединения существующей монархии и цезаризма и делались предложения, чтобы король осуществлял диктатуру, наделенную доверием народа (см.: Die Diktatur, S. 112). Однако даже если бы Людовик XVI соединил в себе все качества Цезаря или Наполеона, того простого обстоятельства, что он был легитимным государем, было бы достаточно, чтобы сделать для него невозможным осуществление подобной роли. Новый политический принцип исторически всегда появляется вместе с новыми людьми, которые его несут.
4. В XIX веке подлинная идея монархии отступает. Еще сохраняющаяся монархия оправдывается при помощи или историко-традиционалистских, или сентиментальных обоснований. В философии права и государства Ф. Ю. Шталя между собой связаны различные аспекты, но даже здесь у хода мысли отсутствует специфически монархическое, и аргументация воспринимается как умная речь в суде. Указывается на исторически ставшее, привлекаются аналогии с персонализированным Богом, страстно выдвигается требование пиетета, однако на самом деле речь идет только о легитимности. При помощи исторических оснований можно оправдать различные институты. Но если в действительности защищается только легитимный внутриполитический status quo, то это нечто иное, нежели принцип политической формы монархии. Но еще в меньшей степени монархической теорией государства является романтическая поэтизация королей, встречающаяся у Новалиса и Адама Мюллера. Они делают из монарха некую связующую точку для настроений и чувств; тем самым монархия лишается как своего политического, так и институционального и даже легитимного смысла, поскольку не только король или королева, но все возможные лица и вещи — как народ, так и монарх, как революционер, так и верный слуга своего господина — окказионально могут вызывать чувственную привязанность и становиться темой поэтического просветления. Идея репрезентации государства, политический принцип формы монархии, размывается в представлении, что король есть символ или своего рода знамя. Эти понятия больше не имеют своей прежней силы и стали простым поводом для романтических чувств и настроений, тогда как народное представительство выступает в качестве истинного репрезентанта народа, то есть именно политического единства народа.
5. Легитимная монархия есть не вид монархии, а один из случаев легитимности.
II. Конституционно-теоретическое значение различных оправданий монархии. 1. Все принципиальные обоснования монархии содержали в ядре лишь два представления, которые в специфическом смысле ведут именно к монархии: представление о персонализированном Боге и представление об отце. Ни одно из этих представлений сущностно не относится к политической сфере. Там, где монархия оправдывается религиозным образом и где монарх становится сущностью божественной или находящейся с Богом в особом отношении, мысль движется не в политическом, а в теологическом или мировоззренческом направлении. Если миром как целым правит один- единственный Бог и единство государства при одном монархе понимается как нечто подобное или аналогичное, то первичным понятием, очевидно, является Бог и мир, а не монарх и государство. Если монарх понимается как отец государственной семьи и из этого выводится династический принцип наследной монархии, то первичным представлением является семья, а не государство. Иными словами, всегда в ядре аргументации лежат неполитические представления. Теологическое или космическое представление должно было бы приводить к всемирной монархии и упразднять специфическую взаимосвязь монарха с определенным государством и определенным народом, то есть именно политическое, ведь в отношении идеи абсолютного единства мира множество государств и народов является непостижимым. А семья есть обоснованное физическим происхождением и домашним сообществом единство, у которого отсутствует характер общественности. Она не является политической величиной, как народ. Подобные обоснования монархии суть обоснования господства и авторитета в целом, но не политического принципа формы в его своеобразной особенности.
2. Совсем иного рода рационалистические обоснования монархии возникают с XVIII века. Для философии Просвещения король есть не что иное, как premier magistrat — первый и, если все происходит разумным образом, наиболее просвещенный чиновник, который лучше всего может позаботиться о благе своих менее просвещенных подданных. Однако таким образом не возникает ни наследственности, ни легитимности монархии. И если у государя отсутствует подобное качество просвещенного человека, то отпадает и обоснование.
В XIX веке рационалистические и эмпирические оправдания монархии характеризуются тем, что они вводят монарха в систему правового государства с различением властей, делая из монархии простую форму правления, а из монарха — более или менее влиятельного шефа исполнительной власти. Здесь обоснования различны, но всегда приводят к доказательству полезности и целесообразности монархии. Типичным примером является следующее соображение, которое встречается уже у Мабли и Де Лолма, но также с большой определенностью выказывается еще и у Макса Вебера (Grundri? der Sozial?konomik, Wirtschaft und Gesellschaft, III, S. 649): посредством наследной монархии высшее место в государстве выводится из политической конкуренции, тем самым внутриполитическая борьба лишается своей наихудшей остроты; вследствие этого конфликт ослабляется и рационализируется, ведь жажда власти политиков ограничена, поскольку высшая позиция в государстве навсегда занята. «Эта последняя, в сущности, негативная функция, приставшая к простой экзистенции избранного по устоявшимся правилам короля как такового, вероятно, с чисто политической точки зрения является практически наиважнейшей» (Макс Вебер).
В таком случае положение монарха основано прежде всего на том, что он стоит над партиями. Если государство посредством парламентаризации и демократизации превратилось в партийное государство, оно становится особым, очень значимым положением. В организации различных властей король получает уникальное положение в отношении как законодательной, так и исполнительной власти. Он становится нейтральной властью, pouvoir neutre, невидимым, разрешающим все противоречия и трения различных государственных действий и функций, регулирующим и модерирующим моментом, invisible moderateur. Эта конструкция типична для либерализма правового государства парламентской монархии. Она происходит от Бенжамена Констана. Исторически ее идеалу лучше всего должно было соответствовать королевство буржуазии Луи Филиппа. Однако весь ход мысли о нейтральной власти также представляет непосредственный интерес для конструирования положения республиканского президента государства.
Роль pouvoir neutre или moderateur по природе предмета не поддается формальному, конституционно-законодательному установлению. Впрочем, иногда встречаются прямые конституционно-законодательные определения. Например, (имперская) конституция Бразилии от 25 марта 1824 года, в разделе IV о законодательной власти (pouvoir l?gislatif) и далее в разделе V (ст. 98 и далее) говорит об императоре: Le pouvoir mod?rateur est clef de tout lorganisation politique, il est d?l?gu? exclusivement? l'empereur comme chef supr?me de la nation et de son premier representant etc. (Du pouvoir mod?rateur).
3. Все соображения целесообразности и полезности и точно так же аргументы, позаимствованные из исторического опыта (высказывают ли их такие либеральные теоретики, как Бенжамен Констан и Гизо, или такой антилиберальный монархист, как Шарль Моррас), необходимым образом являются относительными и с точки зрения исторического
