Когда он спустился по лестнице, облаченный в этот просторный наряд из белого ситца, с кружевцами на вороте и обшлагах, мы оба расхохотались. Он-то смеялся над своим нелепым видом, я же больше от смущения, ибо эта женская одежда, в силу контраста, подчеркивала его мужественный облик. Меня волновали его большие руки, длинные ноги.
— Могу ли я позвонить?
— Да, телефон вон там.
— Что мне сказать шоферу?
Удивившись тому, что он собирается говорить с шофером, а не с кем-то из родных, я не сразу поняла вопрос и ответила невпопад:
— Скажите, что ему будут здесь рады, а также угостят чаем.
Вильгельма одолел такой смех, что ему пришлось сесть на ступеньку лестницы. Я пришла в восторг оттого, что мои слова развеселили его, хотя и не понимала причины. Слегка успокоившись, он объяснил:
— Простите, мой вопрос означал совсем другое: какой адрес я должен назвать шоферу, чтобы он за мной приехал?
— Вилла „Цирцея“, дом два, улица Рододендронов, Остенде.
Стремясь взять реванш и доказать, что меня тоже хорошо воспитали, я оставила его у телефона и удалилась в кухню, где начала греметь посудой, чтобы он не думал, будто я подслушиваю его разговор, более того, даже стала что-то насвистывать под звон чайников, ложек и чашек.
— Вы готовите чай так звучно, что вам позавидовал бы симфонический оркестр.
Вздрогнув от неожиданности, я повернулась и обнаружила своего гостя на пороге кухни.
— Вы дозвонились родным? Успокоили их?
— Они и не думали волноваться.
Мы вернулись в гостиную с чайником и второй порцией бисквитов.
— Скажите, Эмма, а вы сами пишете?
— Почему вы спросили? Странно, все задают мне этот вопрос!
— Вы ведь столько читаете.
— Я сочинила несколько ужасных стихов, но думаю, что на этом и остановлюсь. Чтение и сочинительство не имеют между собой ничего общего. Это все равно что я спросила бы вас, не хотите ли вы превратиться в женщину лишь потому, что любите женщин! Ну вот, ваш вопрос звучит так же абсурдно.
— Это верно, но откуда вы взяли, что я люблю женщин?
Я прикусила язык. Попалась! Значит, я все-таки невольно придала своим словам оттенок эротики. Когда этот человек находился меньше чем в трех метрах от меня, я не могла сладить с собой и не завлекать его.
— Ну… мне так кажется, — пробормотала я, пряча глаза.
— Видите ли, я не пользуюсь репутацией женолюба, — добавил он, понизив голос. — Мои братья и кузены бегают за юбками куда больше, чем я. Они упрекают меня в благоразумии, в чрезмерном благоразумии.
— Вот как? А почему же вы так благоразумны?
— Думаю, потому, что берегу себя для одной женщины. Для настоящей. Для единственной.
Вначале я сдуру подумала, что эта фраза обращена ко мне. Но тут же осознала свою ошибку и отреагировала, попытавшись придать этой теме иной поворот.
— Вы же не станете уверять меня, что в вашем возрасте не… все еще не…
Я не договорила — мне стало безумно стыдно за себя! Ну с какой стати я мучаю этого божественно красивого мужчину, которого сперва вырядила в женские тряпки, а теперь допытываюсь, сохранил ли он непорочность?!
Его губы искривила удивленная и одновременно веселая усмешка.
— Нет, будьте покойны, к
— Спасибо, вы меня утешили! — ответила я с облегченным вздохом, как будто он похвастался своими успехами в гольфе.
— И тем не менее я предпочитаю долгие прогулки на природе, пешие или конные, а также многочасовые заплывы, как сегодня утром. Вот видите, мои удовольствия подчинены строгой иерархии.
— Мои тоже, — солгала я.
И отошла к камину, якобы спеша поворошить поленья, чтобы оживить угасавшее пламя.
— Почему вы мне об этом говорите? — холодно спросила я.
— О чем, простите?
— Почему вы рассказываете мне такие интимные вещи, ведь мы с вами совсем незнакомы.
Он отвернулся, задумчиво помолчал, потом серьезно взглянул на меня.
— Для меня это очевидно…
— Для меня — нет.
— Мы ведь нравимся друг другу, верно?
Наступил мой черед спрятать лицо и сделать вид, будто я размышляю, перед тем как взглянуть ему в глаза.
— Да, вы правы, это очевидно.
И мне почудилось, будто в этот миг — и на все последующие годы, подаренные нам судьбой, — воздух, окружавший нас, волшебно переменился.
Внезапно эту идиллию разорвало пронзительное дребезжание дверного звонка. Он поморщился:
— Это мой шофер…
— Уже?
Какие же удивительные сюрпризы готовит нам жизнь: в полдень я еще не знала этого человека, а сейчас, в сумерках, мне было невыносимо тяжко расставаться с ним.
— Нет, Вильгельм, вы не можете уйти так…
— В этом халате?
— В халате, не в халате — вы не можете просто взять и уйти.
— Я вернусь.
— Вы обещаете?
— Клянусь вам.
Он поцеловал мне руку, и это мгновение затмило все предыдущие двадцать три года моей жизни.
Когда он переступал порог, я сказала ему вслед:
— Полагаюсь на вас, иначе мы больше не увидимся, ведь я даже не знаю, кто вы.
Он с улыбкой сощурил глаза:
— Вот это-то и прекрасно: вы меня не узнали.
И прикрыл за собой дверь.
Я не захотела смотреть, как он уезжает, — так и осталась сидеть без сил, в глубине темной комнаты.
Оглушенная случившимся, я не придала значения его последней фразе, зато ночью, перебирая одну за другой все минуты нашей встречи, задумалась над этими словами: „Вы меня не узнали“. Разве мне уже приходилось его видеть? Нет, я бы непременно запомнила человека, наделенного столь замечательной внешностью. Может, мы жили рядом в детстве? Да, скорее всего так: детьми мы играли вместе, а потом выросли. Он меня узнал, я его нет, этим все и объяснялось.
Так кто же он?
Я долго рылась в памяти, но не нашла в своем прошлом никакого Вильгельма… И потому лихорадочно ждала его возвращения.
На следующий день он предварил свой приход телефонным звонком, спросив, можно ли прийти к чаю.
Когда он появился, меня буквально ослепил его вид: элегантный блейзер, рубашка из тончайшей
