признают их только по рисунку вязки свитеров![5] Вот что случается с вязальщицами: они притягивают к себе одни только трупы!.. Мне необходимо с вами поговорить.
— Я понимаю, мадам. Вы хотите, чтобы я переехал куда-нибудь на время вашего выздоровления?
— Нет, напротив. Я хочу, чтобы вы жили здесь, подле меня, так как мне нужно побеседовать с вами.
— Я готов.
— Не хотите ли поужинать вместе со мной? Гердина стряпня ничуть не лучше, чем ее кофе, но я попрошу приготовить одно из двух блюд, которые ей удаются лучше прочих.
— С удовольствием разделю вашу трапезу. Я очень рад, что вы выздоровели.
— О нет, я не выздоровела. Это чертово сердце в конце концов не выдержит и сдастся. Вот поэтому- то мне и нужно с вами переговорить.
Я с нетерпением ждал этого ужина. Все предыдущие дни я сам себе боялся признаться, как мне не хватает моей мечтательницы, и теперь чувствовал, что она готова к откровениям.
В восемь вечера, едва Герда оседлала свой велосипед и уехала домой, а мы приступили к закускам, Эмма обратилась ко мне с вопросом:
— Вам когда-нибудь приходилось сжигать письма?
— Да.
— И что вы при этом чувствовали?
— Ярость оттого, что вынужден это делать.
Ее глаза блеснули, — казалось, мой ответ придал ей храбрости.
— Вот именно. Однажды, тридцать лет назад, мне тоже пришлось бросить в огонь слова и фотографии, относившиеся к человеку, которого я любила. Я смотрела, как сгорают в камине осязаемые следы моей судьбы, но, даже если и плакала, принося эту жертву, она не затронула моих сокровенных чувств: со мной навсегда оставались воспоминания, и я твердила себе: никто никогда не сможет сжечь мои воспоминания!
Она печально взглянула на меня.
— Как же я заблуждалась! В прошлый четверг, после этого третьего приступа, я поняла, что болезнь мало-помалу сжигает и мои воспоминания. А смерть завершит эту работу. Так вот, лежа там, на больничной койке, я и решила, что должна с вами поговорить. И что вам я расскажу все.
— Почему именно мне?
— Потому что вы пишете.
— Но вы меня не читали.
— Да, но вы пишете.
— Значит, вы хотите, чтобы я записал то, что вы мне поведаете?
— Конечно нет.
— Тогда зачем же?
— Вы пишете… это значит, что вы питаете интерес к другим людям. А мне как раз это и необходимо — немного интереса.
Я с улыбкой коснулся ее руки:
— В таком случае я тот, кто вам нужен.
Она тоже улыбнулась, чуть смущенная моей фамильярностью, слегка откашлялась, провела ногтем по краю тарелки и, опустив глаза, начала свой рассказ.
«Однажды утром, больше пятидесяти лет назад, я проснулась с твердой уверенностью, что нынче со мной должно случиться нечто важное. Что это было — предчувствие или воспоминание, весть из будущего или полузабытое ночное видение? В любом случае судьба воспользовалась моим сном и глухим шепотом предрекла мне некое событие.
Вы знаете, как глупо ведет себя человек, услышавший подобное пророчество: ему не терпится угадать, что произойдет, и он самим этим ожиданием нарушает ход вещей. Еще за утренним завтраком я построила множество приятных гипотез: мой отец вернется из Африки, где он постоянно жил; почтальон принесет мне письмо от издателя с согласием опубликовать мои полудетские стихи; я снова встречусь с самым близким другом детства…
Увы, наступивший день развеял мои иллюзии. Почтальон так и не явился. Никто не позвонил в дверь. И пароход, прибывший из Конго, не доставил в порт моего отца.
В конце концов я сама начала смеяться над своими утренними надеждами и назвала себя дурочкой. В середине дня, почти смирившись с мыслью о невезении, я вышла прогуляться вдоль берега, взяв с собой Бобби, моего тогдашнего спаниеля; но даже там помимо воли то и дело вглядывалась в горизонт, продолжая надеяться на чудо… Дул сильный ветер, и поэтому море и пляж были пусты.
Я медленно брела вперед, решив заглушить свое разочарование усталостью. Мой пес, чувствуя, что прогулка будет долгой, нашел старый мячик и принес его мне, чтобы поиграть.
Он помчался к дюне, куда я забросила его игрушку, но внезапно отпрыгнул назад, как будто его укусили, и залился лаем.
Я попыталась успокоить Бобби, осмотрела его лапы, проверяя, не ужалил ли его кто-нибудь, но он продолжал лаять; наконец мне это надоело, я оставила пса в покое и сама пошла за мячиком.
И тут из-за кустов показался человек.
Он был совершенно голый.
Заметив мое удивление, он сильной рукой вырвал из земли пучок травы и прикрыл ею низ живота.
— Мадемуазель, умоляю вас, не бойтесь меня.
Я и не думала пугаться, меня занимало совершенно другое, а именно: он выглядел таким сильным, таким мужественным, таким неотразимо привлекательным, что у меня даже дух перехватило.
Незнакомец умоляюще простер ко мне руку, словно хотел показать, что не питает враждебных намерений.
— Пожалуйста… не могли бы вы мне помочь?
Я заметила, что его рука дрожит.
— Я… я потерял свою одежду…
Значит, он дрожал не от страха, а от холода.
— Вы замерзли? — спросила я.
— Да… немного.
Эта литота ясно свидетельствовала о хорошем воспитании.
— Хотите, я раздобуду вам какую-нибудь одежду?
— О, пожалуйста, очень вас прошу…
Но мне тут же стало ясно, что это займет слишком много времени.
— Видите ли, для этого понадобится часа два — час туда, час обратно, за это время вы просто окоченеете. Тем более что ветер усиливается и скоро стемнеет.
Поэтому, не медля дольше, я распахнула накидку, которую носила вместо пальто.
— Вот что, наденьте это и идите за мной. Так будет проще всего.
— Но… но… вы же сами замерзнете.
— Ничего страшного, на мне блузка и свитер, а вы совсем раздеты. И потом, я вовсе не хочу, чтобы меня увидели на пляже рядом с голым мужчиной. Значит, либо вы возьмете эту накидку, либо останетесь здесь.
— Я лучше потерплю.
— Как же вы доверчивы! — со смехом сказала я, внезапно осознав весь комизм ситуации. — А что, если я уйду домой и не вернусь?
— Нет, вы на это не способны!
— Откуда вы знаете? Разве вам никто не рассказывал, как я обычно обращаюсь с голыми мужчинами, которых нахожу в кустах?
Он рассмеялся в свой черед.
— Ну хорошо. Давайте вашу накидку и… спасибо вам!
