- Все продумано, - сказал он, еще надеясь, наверно, что я подпишу. - Мы поймали тебя на краже. Вон с тем топором ты бросился на нас, и нам ничего не оставалось, как отнять его у тебя и обороняться… Что ж, раз не хочешь по-хорошему.
Старик, видно, был без оружия. Он медленно двинулся ко мне. Вероятно, он намеревался затеять со мной драку и дать возможность Фрицу стукнуть меня топором сзади. Мне оставалось лишь одно: напасть на Фрица и вырвать у него топор. Фриц, словно угадав мою мысль, сжал топор двумя руками и внимательно следил за мной. Пора, иначе будет поздно. Ни секунды промедления. Я не боялся их, да и топор был не страшен; меня пугало другое: как я ударю топором человека, на это у меня не хватило бы духу. Я глянул на окно. Во мне было около центнера весу - оконный переплет не выдержит. Теперь Фриц двинулся на меня. В его глазах застыл страх перед тем, что он собрался сделать, чтобы спасти отца от суда; однако он надвигался - неуклонно, с отчаянной решимостью.
Я прыгнул к нему и схватился за топор. Дернул изо всей силы, но вырвать не удалось. Еще одна попытка. Опять безуспешно. Тогда я швырнул Фрица на пол, к стене, шага на два. Старик все еще стоял на прежнем месте. Фриц поднялся. Я схватил стул и бросил в него. Старик кинулся на подмогу, но поздно. У меня было четыре метра для разбега. Толчок. Звон стекла, треск дерева, сильный удар по голове и плечам. Оглушенный, кубарем лечу в сугроб. Ничего не почувствовал, кроме приятного холода. Плечо болит, рукой двигать не могу. Из окна льется молочный свет.
Прочь отсюда! Они погонятся за мной. В оконной раме показалась голова: Фриц. Он быстро влез на подоконник, огляделся и спрыгнул. Нас разделяли три шага. Старика не видать. Надо уходить, пока есть преимущество!
Нет, назад! Прежде чем Фриц заметил меня в снеговерти, я двинул его со всего размаху, отнял топор и зашвырнул в высокий сугроб. Потом навалился на братца и начал бить его без пощады, вкладывая в удары все отчаяние, всю злость, которая накопилась у меня за полгода. Бил, пока не услышал вблизи хриплое дыхание старика. Он заблудился между сугробов и стоял, пытаясь что-нибудь разглядеть во мраке.
Шатаясь, я побрел по снегу. Боль в плече дала себя знать, когда я с трудом перелез через забор и свалился по ту сторону. Через некоторое время я услышал, как с грохотом открылись ворота. Значит, меня преследуют. Ничего. Первый раунд в мою пользу. Да и вьюга сейчас поможет. Однако промерз я здорово, руки и ноги окоченели. А надо двигаться дальше, ползком, зарываясь в снег. Идти по улице во весь рост опасно, они подстерегают меня, хотят отрезать дорогу к Улиному дому. Их жизнь зависела от моей смерти.
Неожиданно я услышал рядом голоса. Надвинулись два силуэта. Не вставая, я мог дотянуться до них рукой. Вот мелькнуло матовое лезвие ножа. Я пригнулся, вдавившись в сугроб. Перешептываясь, они озирались по сторонам. Руки и ноги еще подчинялись мне. Сначала бросаюсь на Фрица, решил я, у него нож. Я приготовился к прыжку… Но они прошли мимо.
Боль в плече усилилась. Вряд ли мне справиться сейчас с двумя, подумал я. Надо прийти к Уле раньше их!
Я пополз с передышками. На остановках прислушивался и, не заметив ничего подозрительного, полз дальше. Снег набился в штанины, в рукава, под куртку и за шиворот. Холодные струйки текли по голой спине и груди.
Наконец-то! Вот и забор мадеровского участка. Перевалившись через него, я проковылял к дому. Окно спальни…
Я тихо стукнул, всего один раз. Ула ждала меня. Выглянув в окно, она заторопилась было в сени, но я удержал ее за руку и глазами показал на заднюю дверь. У крыльца они, наверно, подкарауливают.
Ула не упала в обморок и не всплеснула в ужасе руками, когда, включив свет, увидела меня. Она проворно завесила окна одеялами, принесла перевязочный материал и отцовское белье. Я терпеливо отдался ее заботливым рукам. Потом рассказал ей вкратце самое важное. Она собралась было тут же бежать к участковому, но я отговорил ее. Лучше обождать. Я не хотел пускать ее одну на улицу, где сейчас витала смерть. Этим займусь я сам. На лице и руках у меня оказалось несколько небольших порезов, а ключица была повреждена серьезно.
Я переоделся в сухую и теплую одежду. Она была мне тесновата, но швы выдержали, не лопнули. Время - половина четвертого. Через несколько часов рассвет. Топор я не стал брать, прихватил полуметровый ломик, которым Ула обычно скалывала лед во дворе. Она непременно хотела идти со мной, но я воспротивился. Осторожности ради я оставил ей конверт с письмом и фотографией и направился к задней двери.
Внезапно раздался громкий стук в окно. Неужели они собираются вломиться в дом? Я на цыпочках вышел в сени и прильнул к окошку. На крыльце кто-то стоял. Я включил наружную лампочку. Световой конус выхватил из темноты фигуру человека в полицейской форме! На всякий случай я отворил окошко. Да, это был наш участковый. Значит, он сэкономил мне время на дорогу. Со спокойным сердцем я отпер дверь, распахнул ее и… увидел направленное на меня дуло пистолета.
VIII
Уже несколько часов я сижу перед магнитофоном. Я высказал наконец-то все, что наболело; не упустил ни одного события, ни одного поступка, ни того, что намеревался сделать, ни того, что совершил - хотя бы и по глупости. Постепенно, с неохотой, мое сознание переключается на окружающее: служебный кабинет, микрофон, надзиратель, техник, который останавливает магнитофон и задумчиво смотрит на меня.
Надзиратель отводит меня обратно в камеру. Я лежу, уставившись в потолок. Думаю. И тут же забываю то, о чем только что думал. Время тянется бесконечно долго. Но вот раздаются шаги, клацает замок, и меня ведут в кабинет Вюнше.
Прокурор Гартвиг, закинув ногу на ногу, задумчиво курит сигарету. Вюнше изучает меня взглядом, будто разгадывает кроссворд. У меня пересыхает во рту, пальцы начинают противно дрожать.
- Если можно, дайте мне воды, пожалуйста, - прошу я хриплым голосом.
Вюнше кивает. Я с жадностью осушаю стакан. Дышать стало легче.
- Ваш рассказ не кажется недостоверным, - нарушает наконец молчание Гартвиг, - но многие и очень существенные факты говорят против вас, подтверждая вашу вину. Начнем с последнего: арестованный Мюллер показал следующее… - Гартвиг вынимает из папки лист и читает: «Вайнхольд спросил меня, сможет ли он в случае успешного бегства жить в Западной Германии, - не арестуют ли его там и не выдадут ли обратно. Он рассказал мне, что несколько месяцев назад в драке зарезал человека. Двое свидетелей видели это. Потом Вайнхольд пытался их тоже убить, но ему не удалось».
- Я этого не рассказывал!
- Показание на показание. Далее. Вернера Яшке сегодня освободили из-под ареста.
Меня это не удивило: Яшке отпадает, поскольку виновник - мой отец.
- Правда, в сочельник Яшке заходил на мадеровский двор, - продолжает Гартвиг, - но лишь потому, что он вообразил, будто молодая хозяйка дома чувствует себя одинокой, скучает и ждет не дождется такого горемыку, как он… Скорее всего, delirium tremens, белая горячка. Кроме того, он, по-видимому, страдает какой-то формой шизофрении. Проявления ее, вероятно, заметила Соня Яшке и истолковала их как обычную ревность или вспыльчивость. Врачи определят это. Пока что его поместят в больницу для наблюдения. Вам он, кстати, тоже приписывает связь со своей женой. Психиатр считает это бредом ревности. В состоянии бреда Яшке и запер вас в погребе, не ведая, что с вами будет дальше. Что касается убийства, то Яшке предъявил алиби. Мы тщательно проверили, оно подтвердилось, в тот вечер Яшке не было в деревне. Все подозрения падают на вас, особенно после событий прошлой ночи. Таковы обстоятельства дела.
- У меня есть доказательства, которые опровергают это, - заявил я самоуверенно.
Старший лейтенант Вюнше, сняв очки, сдувает с них невидимые пылинки. Движения у него сегодня какие-то вялые, неуклюжие. Снова надев очки, он задумчиво смотрит на меня. Вчера, когда меня привезли,
