Эта окрашенная черным юмором фраза пришла кому-то в голову не сразу, позднее, когда первое потрясение от происходящего было забыто.
Несколько унтер-офицеров оставались возле группы жертв, это они производили отборку, это они освобождали исполнителей от необходимости выбора. Поэтому возвращающегося из леса исполнителя уже ждала очередная жертва, и ему не нужно было тратить драгоценные секунды на ненужные раздумья.
Сначала отбирали мужчин, хотя к концу дня обычно заканчивали со всеми. Но казалось естественным начинать с мужчин, чтобы облегчить исполнителям осуществление поставленной перед ними задачи.
Однако по мере того как шло время, унтер-офицеры начали отбирать женщин и детей, несмотря на то что с каждым часом жертв становилось все меньше и меньше. Ничего необычного в этом не было. В конце концов, любой унтер в любой военной части или подобном военизированном формировании считал, что большая часть его служебной деятельности должна быть посвящена работе с личным составом. Ее следует осуществлять максимально слаженно, и поэтому любое задание или боевую операцию в казармах, на плацу или в поле нужно проводить как можно более тщательно. Вне всякого сомнения, краеугольным камнем подобной слаженности является дисциплина. Однако имелась целая масса прочих вещей, которые любой унтер-офицер понимает или интуитивно распознает и запоминает и буквально нутром чувствует малейшие оплошности и трудности еще до того, как они возникают, неся потенциальную угрозу требуемому уставом ходу службы. Он инстинктивно организовывает или преобразовывает обстоятельства так, что дела идут дальше требуемым уставом образом, максимально плавно и гладко, так сказать, без сучка без задоринки.
Все это предполагает абсолютное подчинение приказам начальства и не допускает ни малейших отклонений от них. Дух и буква приказа соблюдаются неукоснительно, как им и надлежит соблюдаться. Однако никакой приказ не способен предусмотреть тех мельчайших нюансов реальной жизни, которые могут возникнуть в любом месте в самое непредсказуемое время.
Таким образом, несмотря на то что казалось вполне естественным начать отборку жертв с мужчин, они начали понимать, по мере того как день клонился к вечеру, что не следует оставлять целую массу женщин и детей до самого конца. Чтобы закончить этот долгий и суетный день и покончить с немалым количеством женщин и детей, придется придумать что-то новое. Почему бы и нет? Еще до завершения операции нужно было внести в ее ход легкие спонтанные изменения, и поэтому стали отбирать наугад ребенка в одной части толпы, женщину — в другой, чтобы еще один человек мог составить компанию исполнителю, уходившему по тропинке в чащу леса. Это вносило разнообразие в монотонный процесс.
Исполнители были покрыты кровью, частичками мозгового вещества и крошечными осколками костей, что объяснялось производимыми ими бесконечными выстрелами в затылок жертвы — стреляли практически в упор. Это тоже следовало как-то изменить. Придумать что-то полезное сегодня будет очень сложно, размышления придется отложить на более поздний срок.
По мере того как один день сменялся другим, некоторые члены расстрельной команды начали выходить из строя, будучи не в силах смириться с ужасным характером выполняемой работы. Этого не выносил ни их разум, ни их желудки; в отдельных случаях имело место и то и другое. Некоторые из них, возможно, убедили себя в том, что способны смириться с необходимостью убивать, но признавали, что существуют какие-то более достойные способы выполнения служебного долга.
Среди последних были командир и несколько других офицеров, в числе которых имелось несколько энтузиастов, и тем не менее все они в значительной степени несли ответственность за проблемы, возникающие в ходе операции. Они с самого начала ощущали в себе решительность и готовность выполнять приказы начальства и были более чем внимательны к опыту своих подчиненных. Однако впоследствии были опробованы другие способы.
Я — сторож моего еврея. Появились грубоватые шутки, которыми перекидывались исполнители. Они возникли после того, как начальство отказалось от некоторых особых процедур, вроде той, первой, когда каждый член команды уводил одну жертву по тропинке в лес, затем еще одну, затем еще и еще.
Командир прекрасно отдавал себе отчет в происходящем и с ходом времени проникался все более глубоким чувством ответственности. В самом начале, в тот вечер, что предшествовал первой акции, он обратился к своим подчиненным и заявил, что те из них, кто не желает участвовать в завтрашней операции, имеют полное право отказаться. Интуиция помогала ему находить правильные слова, потому что в глубине души он хотел показать своим подчиненным, что делает это предложение не ради красного словца. Те, кто примет его предложение, могут остаться в части и заняться текущими обязанностями, их никто не станет преследовать за их отказ, не станет презирать или наказывать.
Он дал команду разойтись, чтобы у подразделения было время немного подумать над сказанным. Через час он собрал подчиненных снова и повторил свое предложение. Шесть человек вышли из строя. Возможно, они не поверили, что их никто не станет преследовать за отказ, не станет презирать или наказывать. Или, может быть, они поверили в это, потому что хотели верить своему командиру. В любом случае, они сделали свой выбор.
Командир не проявил ни тени неудовольствия. Это было отнюдь не то предложение, которое делается компании светских щеголей. Нет, он был совершенно искренен.
Этих шестерых освободили от задания, или, если быть точным, от их обязательств, или еще точнее, от обязательств они были избавлены еще до того, как их наделили ими. Они несли другие обязательства, причем необязательно подобострастные или холопские. В любой военной части в любом месте военнослужащие выполняют некое количество рутинных служебных обязанностей.
К этим шести через несколько дней присоединились те, кто принимал участие в первых расстрелах, однако больше не смог убивать.
Через пару недель такой процесс отсева практически закончился. В расстрельной команде остались те, кто мог и дальше равнодушно отнимать жизни у других людей, или те, кто не мог признаться в том, что не способен и дальше стрелять в затылок беззащитным жертвам. Было установлено, что первые шесть человек не изменили своего первоначального решения.
С другой стороны, те, кто присоединился к ним позднее, отказавшись дальше участвовать в расстрелах, через несколько недель вернулись в расстрельную команду, постепенно заразившись, образно говоря, обычным солнечным светом и кровью этой альтернативной вселенной, которая подобно любой другой вселенной, была в конце концов единственной из существующих. Имея столь много общего с любой другой вселенной, она неизбежно начала казаться не столь альтернативной или незнакомой. Рвота и ужас, только и всего.
Эмиль Хауссер говорил правду. Он знал это и был готов свободно признаться в этом самому себе. Возможно, он признался бы в этом Кордтсу или еще кому-нибудь, если бы прожил чуть дольше и когда- нибудь снова встретился с ним.
Он был близок к истине даже тогда, когда солгал незнакомому пехотинцу в ту холодную ночь, когда температура упала до минус тридцати градусов. Он тогда подумал, что это не имеет никакого значения и, вообще, совершенно неважно. В его сознании отсутствовали эти два противоположных понятия, как отсутствовали и все прочие мысли, кроме мыслей о себе самом. Но даже такое примитивное признание казалось ему слишком сложным.
Он расстреливал их в затылок в течение нескольких дней, ставя жертвы на краю рвов в нескольких разных местах, где мертвые тела валились друг на друга и кучи убитых становились все выше и выше. Затем он отказался участвовать в расстрелах вместе с еще несколькими полицейскими.
Это не имело ничего общего с реакцией его организма. Похоже, у него был крепкий желудок. Он не мучился рвотой. Возможно, он испытал несколько странных мгновений, когда красная приливная волна отвращения неожиданно обрушивалась на него. Ну и что из этого? В любую минуту долгого летнего дня такое может произойти с кем угодно, даже с самыми ярыми ненавистниками евреев и любителями расстрелов.
Что касается его лично, тот он не испытывал физического отвращения, когда после выстрела в затылок жертве его лицо обдавало мелкими кровавыми брызгами. Просто несколько дней спустя он решил, что больше не хочет заниматься этим. Хотя никто открыто не выражал своего неудовольствия, такие, как он, испытывали на себе легкое и незримое давление со стороны остальных своих товарищей. Однако он чувствовал в себе силы быть выше этого, чувствовал это с поразительной будничностью. Ему не хотелось больше этим заниматься. Он сказал об этом унтер-офицеру просто для того, чтобы услышать, как сам
