чем-то разговаривая. Я повесила на руку горохового цвета блузку и темно-зеленую юбку, несмотря на то что куклы советовали сочетать гороховый с желтыми тонами. Погруженная в свои мысли, я медленно пошла дальше, то и дело подходя к понравившимся мне вещам, снимала их с вешалки и поднимала на плечиках повыше, чтобы лучше рассмотреть, так я шла и вдруг услышала радостный щебет откуда-то снизу. Там сидела девочка, спрятавшись за подолом длинного вечернего платья, у нее на коленях лежала блестящая блузка, которую девочка, очевидно, стянула с плечиков, чтобы ощипать с нее блестки. Целая кучка их уже лежала на полу. Девочка надула щеки и стала похожа на маленького херувима, она счастливо мне улыбнулась. Я устало кивнула ей в ответ.
Зеленая юбка вполне подошла к гороховой блузке. Мне подумалось, что она, пожалуй, слишком коротка, и она действительно была коротка, но очень элегантна. В конце концов я все же решила ее купить, сняла, переоделась и откинула занавеску примерочной кабинки. Малютка уже вышла из своего укрытия; неверной походкой она шла к обеим женщинам, зажав в кулачке блестки; обе подруги в ужасе осматривали зал, их раздражение было немым, но ярко ощущалось его горячее излучение; все трое поспешили к продавщицам, которые стояли живописной группой, словно три прекрасные грации. Одна из женщин начала громко ругать девочку, в то время как другая занялась собиранием блесток. Компетенции были расставлены по местам, я наконец поняла, кто из них мать. Меня удивил рассеянный, почти довольный вид подруги матери, она выглядела так, словно и сама была бы не прочь испортить блузку с блестками. Она взяла малышку на руки, прижала к груди и что-то прошептала ей на ухо. Мать пошла куда-то с продавщицами, потом она расписывалась на каком-то листке бумаги, а потом ощипанную блузку положили в пластиковый пакет. Девочка, которую подруга матери продолжала держать на руках, тем временем перестала плакать, страшно довольная, что оказалась в центре всеобщего внимания.
Я вышла из магазина. На улице было полно людей, небо очистилось, тяжелых, свинцово-пятнистых туч стало немного меньше. Немного дальше, в направлении Ремерберга, пошли выстроившиеся в шеренгу булочные и рестораны, тесно прижатые друг к другу. Первые уже выставили свои обеды на стойки закусочных ларьков. Я замедлила шаг, потом решила, что поем позже, не сейчас. Вдруг я услышала дикий звенящий крик, крик нарастал крещендо; из входа на кухню итальянского ресторана, прижимая руку к телу, выбежал человек в белом халате и поварском колпаке; фартук его стремительно окрашивался кровью. Вслед за ним выбежали еще двое — повара или помощники повара; они хотели его успокоить или оказать помощь, но раненый не подпустил их к себе, он прижался спиной к стене, терся об нее и кричал, как зверь. Наверное, он был тяжело ранен ножом, или рука его попала в какую-нибудь мясорубку. От одного воображения мне стало дурно. Еще до того, как пострадавшего окружила плотная толпа, я успела заметить, что халат его быстро пропитывается кровью. Крик оборвался, бедняга наверняка потерял сознание. Вскоре послышалась сирена скорой помощи, потом я видела, как ее автомобиль проезжал сквозь густое скопище людей вверх по Ремербергу. Мне стало легче. Дома я примерила свои покупки, а потом прилегла на диван почитать.
Бар, куда привела меня Инес, как нарочно, назывался «Орион», но имя этого созвездия никакие шло заведению, так как владельцы явно экономили на освещении. Было всего восемь вечера, но, с равным успехом, могла быть и полночь, время здесь не существовало. Немногочисленные посетители, словно крупные темные тени, облепили стойку. За стойкой маленькая танцплощадка, сказала Инес и села. Она заказала виски, каковое владелец бара с равнодушной вежливостью поставил нам под нос. Давай чокнемся, говорит Инес. Ее изумительный энтузиазм поражает меня, но мне тоже это необходимо; я только что из редакции, страшно устала, и мне обязательно надо выпить. Инес выпивает свой виски двумя глотками, ого, здесь играют Бьорк, я потанцую. Я вижу, как она останавливается точно в центре пустой танцплощадки, инстинктивно встав там, где пересекаются воображаемые линии пространства, как будто нарисовав эту сцену в центральной перспективе относительно себя, любимой, я нахожу это поразительным. Ей ничего не стоит выйти на пустую площадку, где на нее будут пялить глаза все кому не лень, но она всегда была такой, моя великая сестрица, вечно хотела быть в центре внимания. Она медленно движется в такт мелодии. Это трудно — танцевать под музыку Бьорк, но сестрице это удается, она легко движется внутри невидимого колокола. Еще две женщины, воодушевленные примером Инес, встают со своих мест, но ни одна не отваживается войти в ее круг, они так и остаются с краю. У Инес плоское, лишенное всякого выражения лицо. В промежутках между песнями она стоит неподвижно, как столб, ее тело вообще не шевелится, словно она — автомат, от которого внезапно отключили ток, словно она — кукла в витрине магазина, и мне вдруг думается, что она танцует не для людей, смотрящих на нее, она танцует и не для тех, о ком думает, да она вообще не думает, внутренне она совершенно пуста и движется сама по себе, как бы в абстрактном пространстве, созданном ее собственными шагами и дыханием. Наверное, поэтому она так красиво смотрится. Я танцевала так отрешенно только один-единственный раз, вспоминаю я, не больше, и это был тот единственный раз, когда я приняла наркотик. Это случилось поздно ночью, на переполненной дискотеке в Траставере, я была тогда студенткой. Нас собралась целая толпа людей с самых разных факультетов, были два медика, и один из них — Энрико, или Педро, или Фабио — дал мне какие-то таблетки. То, что он студент-медик, меня успокоило и усыпило бдительность, я проглотила таблетки и вскоре почувствовала, что в моем восприятии мира что-то изменилось. Сначала мне перестал действовать на нервы грохот музыки и кривые, неуклюжие и аритмичные движения танцующих, да что там, наоборот, теперь мне все это нравилось. Я даже сама начала трясти головой в такт. Помню, что взяла со стойки стакан и принялась блуждать по залу. Потом подул ветер, потянуло свежестью сквозняка, я стала улыбаться, улыбаться по неизвестной мне самой причине, поворачиваясь во все стороны, улыбаться было больно, как будто мои нервы обрубили точно в том месте, где начинается обычно смертельно безмятежная оболочка моего мозга. Скоро изменилось и мое окружение, сначала оно менялось рваными зубьями по краям, потом дело пошло быстрее. Пара световых пятен летала над танцплощадкой, пятна становились все больше и больше, свет усилился и стал в конце концов невыносимо ярким, просто ослепительным. Все цвета вокруг приобрели зеленоватый отблеск, а потом исчезли края и контуры предметов, становилось все светлее… светлее… светлее… свет рвал меня на части, пришлось встать и идти к танцующим, я двигалась в такт с массой, в ее ритме, я растворилась в движении. Как только я вышла на площадку, все стало блестящим и вечным, у меня появилось чувство, словно я опять верю в Бога. Золото, это я поняла сразу, золото стало плотью богов, перед ними корчились на полу люди, ползающие черви, вымаливающие милость, я не могла остановиться, мне некуда было поставить ногу, ибо везде лежали эти маленькие жуки, название которых я никак не могла вспомнить, название, название, бормотала я, и мое бормотание отдавалось в ушах криком, а потом кто-то ответил:
Ну да, мы погружены в дорогие сердцу воспоминания? — вдруг спрашивает эта рыжая, которая вот уже битые три минуты сидит рядом со мной, сидит, как непоколебимая скала, молча, со своими длинными, падающими на спину текучими волосами. Я тебя знаю, говорит она и смахивает с лица прядь, я видела тебя на съемке; я долго молча смотрю на нее и не понимаю, чего она от меня хочет, почему она вообще нарушает правила заведения; потом я спрашиваю, на каких съемках, а она отвечает — на съемках для компании «Свидетели эпохи», это я провела тебя в студию. Да, и что? — интересуюсь я, интересуюсь скептически, ибо не вижу здесь повода возобновлять наше знакомство, но моя отповедь на нее не действует, это остроумно, говорит она, хорошее настроение ее не покидает и она трясет стаканом так, что в нем звенят кубики льда. Она действует мне на нервы, я начинаю раздумывать, не встать ли мне и не пойти ли на танцплощадку, но тотчас отбрасываю эту мысль. Я просто перестану обращать на нее внимание. Я наклоняю голову и принимаюсь разглядывать поверхность жидкости так внимательно, словно собираюсь нырнуть в стакан. Между прочим, меня зовут Кэрол, это на случай, если ты забыла. Ах, там танцует Инес, она прелесть, ты не находишь? Она придвигается ко мне, придвигается близко, так близко, что я снова
