в «Симбири», «бумажки» — в Варшаве, а покупатели — в Егупце. Представляешь себе? То же самое и с «возочками», и с «Путивлем», и с «Транспортом». Но ты можешь подумать, что, покупая «бумажки», кто- нибудь видит их в глаза? Ошибаешься! Надо тебе объяснить, чтобы ты поняла все в точности. Захотелось тебе, например, купить «Транспорт». Приходишь в контору, вносишь в кассу несколько рублей — «депо» и велишь записать для тебя немного товару. Тебе выдают письмо о том, что закуплено для тебя столько-то «Транспорта» по такой-то цене, с таким-то «депо». Если, упаси бог, это падает в цене, то ты должен доплатить. Но — глупости! — не так-то скоро падают цены, и доплачивать не приходится. Наоборот, цены растут! Вот так я работаю все время, и дела мои идут хорошо, дай бог дальше не хуже. Помог бы мне бог, вырваться в Васильков, — я бы тогда уплатил гильдию и перестал бы скитаться — днем в Егупце, ночью — в Бойберике. Все маклеры нынче заделались купцами. Посмотрела бы ты, как живут, что едят! А их дамы — в брильянтах и алмазах!.. Я расспросил, где здесь покупают брильянты и присмотрел для тебя парочку вещиц таких, скажу я тебе, что не только у вас в Касриловке, но даже у нас в Егупце они могли бы наделать шуму! Но так как мне сейчас некогда, то пишу тебе вкратце. Даст бог, в следующем письме напишу обо всем подробно. Пока дай бог здоровья и удачи. Кланяйся сердечно каждому в отдельности.
Главное забыл! Ты, наверное, думаешь, дорогая моя, что один я торгую «бумажками»! Бродский[20] тоже торгует ими. Разница только в том, что я, когда иду покупать бумаги, должен рассчитать, сколько мой желудок переварить может, а Бродский покупает сразу тысячу штук, пять тысяч, десять тысяч. Шутишь с Бродским? Тот, как выедет в своей карете, — Крещатик дрожит! Все шапки снимают, в том числе и я. Вот ловко было бы, если бы я вдруг выскочил в Бродские!.. Глупенькая, если бог захочет…
VIII
Моему почтенному, дорогому, именитому, мудрому и просвещенному супругу Менахем-Мендлу, да сияет светоч eго!
Во-первых, сообщаю тебе, что мы все, слава богу, вполне здоровы. Дай бог и от тебя получать такие же вести в дальнейшем!
А во-вторых, пишу я тебе, дорогой мой супруг, что «из поросячьего хвоста, — как говорит моя мама, — бобровой шапки не сошьешь…» Это я относительно твоей замечательной невестки Ентл, чтоб она сгорела! На прошлой неделе она надумала распустить по городу слух, будто ты уехал в Америку, а меня — не дождаться ей этого — оставил вдовой при живом муже. Откуда, говорит, она это взяла? Сора-Нехама слыхала от Лейзер-Гершке Аврома, будто Борух, сын Бенциона, сам видел у Мойше-Шмуеля письмо, полученное от Меер-Мотла из Америки. Я, конечно, побежала к Мойше-Шмуелю: «Где письмо?» А он спрашивает: «Какое письмо?» — «Которое Меер-Мотл пишет вам из Америки». А он мне: «Кто вам сказал?» — «Борух, Бенционов сын!» — отвечаю я. А Мойше-Шмуель: «Как он мог сказать вам, этот лгун, этот враль, что-нибудь подобное, когда я с ним вот уже больше года не разговариваю?» Бегу оттуда к Боруху, сама не своя. Оказывается, что его уже третья неделя, как в Касриловке нет. Полетела к Лейзер- Гершке и задала ему порцию как следует, — зачем он наболтал Сора-Нехаме такую чепуху насчет письма, которого и на свете не было? А он смотрит на меня, как на помешанную: о чем речь? Оказывается, это она сама, твоя Ентл то есть, пропади она пропадом, выдумала все! На что способна, подлая! Но тебе, наверное, все, что я пишу, и в голову не лезет, тебя больше интересуют твои егупецкие дамы, чтоб их дьявол побрал с их брильянтами вместе! Слышишь, Мендл! Я даже имени их слышать не желаю, — до того а их ненавижу! Мне уже опротивели подарки, которые ты собираешься купить для меня! Наперёд тебе говорю, дорогой мой супруг: если хочешь купить мне что-нибудь, покупай то, чего там не носят. Не хочу, чтобы ты сравнивал меня с кем-либо, — пусть они провалятся сквозь землю! Но дожить бы уже и увидеть от тебя хоть что- нибудь на самом деле, а не на бумаге. Как моя мама говорит: «Словом меньше, да куском больше…» Зачем тебе откладывать на другой день? При таких делах, если не оторвешь насильно, так и иметь не будешь! Но можешь говорить что угодно: покуда не увижу своими глазами — не поверю. Не потому, что считаю тeбя лгуном, а потому, что тебе егупецкие жулики наврут с три короба, а ты и уши развесишь. Что ты равняешься к Бродскому? Вы с ним вместе свиней пасли? Дают тебе за твои бумажки какие-нибудь деньги — бери! Что ты из себя корчишь? Одесские шарлатаны и в Бойберике нашли тебя и пытались выманить твои драгоценности? Пожалуйста! Пусть носятся с этим барахлом! Как моя мама говорит: «Хватай шапку с орехами и беги!..» Но что говорить с сумасшедшим! Вдруг ему вздумалось сделаться купцом, да еще васильковским к тому же! С жиру бесится человек! Не знает, что бы ему еще придумать! Что это тебе так понравился Васильков? Впрочем, чему тут удивляться? Когда днем торчат в Егупце, ночью — в Бойберике, а торгуют с Петербургом и Варшавой, — почему не быть прописанным в Василькове? Хоть у черта на куличках! Смотри, Мендл, как бы все твои счастливые дела не кончились тем, что мне опять придется высылать тебе на расходы, как желает тебе и сейчас и всегда
Должна тебе, дорогой мой муж, сообщить невеселую весть: твой брат Берл-Биньомин остался вдовцом… Уж когда письмо было запечатано, пришли и сказали, что Ентл умерла. Умерла от родов, родила двойню. Двоешки живы, а она умерла. Казалось бы, могло быть наоборот? Как моя мама говорит: «Любит бог наперекор делать…»…Пусть ей земля будет пухом! Твоя золовка, да простит мне, со мною хоть и не ладила, но по моей земле она не ходила. Я бы ничего не имела против того, чтобы она жила еще сто лет и не оставляла бы семерых сирот, мал мала меньше! На похоронах я была и так наплакалась, что еле живая домой пришла. «Как вспомнишь про смерть, так и за жизнь не поручишься…» — говорит моя мама.
IX
Моей дорогой, благочестивой и благоразумной супруге Шейне-Шейндл, да здравствует она!
Во-первых, уведомляю тебя, что я, благодарение богу, пребываю в полном здравии и благополучии. Дай бог и в дальнейшем иметь друг о друге только радостные и утешительные вести. Аминь!
А во-вторых, да будет тебе известно, что я целую неделю пролежал в Бойберике. Болезнь была не то, чтобы опасная, но противная: разболелась поясница, повернуться не мог. Теперь немного полегчало. Всю неделю думал, что с ума сойду, — шутка ли, восемь дней кряду быть оторванным от биржи, не знать курсов! Мне казалось, что там весь свет перевернулся! Бог даст, завтра-послезавтра уже, наверное, поеду в город. А пока пишу тебе письмо, хочется поговорить и, кстати, дать тебе полный отчет о моих делах, чтоб ты не думала, что я плутую, что я заморочен или обманываю себя. «Портфель» мой сейчас состоит из полутораста штук «Путивля», ста штук «Транспорта», пяти «Мальцевских», пяти «лилипутов» и пяти «возочков», не считая «премий». Что касается «Путивля» и «Транспорта», то они у меня проданы вперед (получил трешницу в задаток). Как только их у меня выкупят в срок, — а выкупят ведь обязательно! — мне останется чистого заработка, за вычетом всех расходов, тысячи четыре-пять. Кроме того, у меня имеется десятка два «госов» на «Путивль» и на «Мальцевские», так что я и на них надеюсь заработать сотен семнадцать — восемнадцать. Вот тебе уже без малого семь тысяч. За пять «Мальцевских» я считаю, на худой конец, четыре тысячи рублей наличными, потому что ведь это же будет позор, если они в ближайшее время не поднимутся по меньшей мере до двух тысяч рублей за штуку, хотя в последние дни они немного подались вниз. Но это всего только махинации петербургских биржевиков… Остается самое главное — то есть «лилипуты» и «возочки». Здесь расчет точный: до «ультимо» осталось ровно восемнадцать дней. А так как «лилипуты» повышаются ежедневно на сто рублей, то мы имеем таким образом восемнадцать раз по
