– Даже и сотой доли...
– Ошибаетесь.
– Клянусь жизнью, я изнываю! Где можно с вами встретиться?
– Не знаю, где мы можем встретиться.
– Разве вечерком?
– Где?
– На Монастырской улице.
– Когда?
– В субботу. Вы выйдете с противоположной стороны к монастырскому саду.
– Я не хочу! Не могу!
– Вы должны, Рохеле, умоляю вас! На одну только минутку приходите. Будьте тaм, ради бога, в субботу вечерком. Я буду вас ждать.
– Я не приду.
– Вы придете, Рохеле, вы придете!..
– Ну, дочь моя,-окликнула ее Двося-Малка, - пойдем домой. Еле выторговала за четырнадцать целковых. Я и не знала, Фрейдл, что вы такая ловкая торговка.
– Эх, Двося-сердце! Ну и мастерица же вы торговаться, дай вам бог здоровья! До свидания! Всего хорошего! С обновой вас! Носите на здоровье! Порвите на здоровье!
– На костылях бы ей ковылять! Всю кровь мне испортила! - сказала Фрейдл мужу после ухода покупательниц.-А она, невестка, эта белая телка, тоже хороша! Сидит и молчит. Ей так пристало ожерелье, как свинье хомут.
XX
Опять об ожерелье
Когда Рохеле вернулась домой с ожерельем на шее, свекровь первым долгом подвела ее к Айзик- Нафтоле. На ее лице сияла счастливая улыбка, словно она сделала бог весть какое приобретение.
– Взгляни-ка, Айзик-Нафтоля, какое ожерелье: дешевка, настоящая находка.
– Айзик-Нафтоля подошел к Рохеле вплотную, хорошенько присмотрелся к ожерелью с видом знатока, потянул носом и, наконец, спросил:
– Сколько заплатила?
– Угадай. Ты же купец, вот и отгадай,-с улыбкой ответила Двося-Малка.
– Я ведь не знаю, дорого ли ты заплатила или дешево,
– Говорят же тебе, дешево, остолоп этакий, дешевле краденого! Положим, немало крови я себе испортила, до хрипоты накричалась с этой мошенницей, с этой музыкантшей, чтоб у нее рожа распухла! Ну и умеет же торговаться! Настоящая базарная торговка. Черт ее ведает, где и когда она этому научилась! Язычок-точно на шарнирах! Изо рта пламя пышет. Мечется, как щука в сетях, когда с покупателем разговаривает, погибель на нее, на эту Стемпениху!.. Ну чего же ты молчишь, Айзик-Нафтоля? Скажи, какая, по-твоему, цена этому ожерелью, - послушаем, какой ты ценитель.
– Цена этому ожерелью,-схватившись за бороду, завел Айзик-Нафтоля, - такая нитка жемчуга должна стоить не более и не менее - погоди-ка, дай мне хорошенько прицениться, - тут ведь и ошибиться недолго!.. Дешевка, говоришь, да? Дешевка? Гм... Если в самом деле дешевка, то и тогда ты должна была заплатить за эту нитку не менее, чем пять с полтиною, а красная цена ей семь целковых.
– Балда!-как из пушки выпалила Двося-Малка. Айзик-Нафтоля даже вздрогнул и отскочил в сторону.- Остолоп эдакий! Ослиная голова! За такую нитку жемчуга пять с полтиной? Скотина безмозглая! Немой, и тот бы лучше сказал!.. Есть у тебя глаза или нет? На, присмотрись хорошенько, дурак набитый!
И, схватив Рохеле за руку, Двося-Малка снова подвела ее к Айзик-Нафтоле, приподняла ей голову - полюбуйся, мол, какая дешевка!-и продолжала осыпать мужа бранью и насмешками.
Бедный Айзик-Нафтоля моргал глазами и шмыгал носом, боясь слово вымолвить. Но тут судьба прислала ему на выручку сына,-он только что пришел с прогулки с неизменной тросточкой в руке. Теперь уже настал черед Мойше-Мендла оценить жемчуг на стройной белоснежной шее его жены. И он точно определил, что цена этой нитке без преувеличения три целковых.
Двосей-Малкой овладела такая ярость, что она даже расплакалась-то ли от досады, что никто не оценил по достоинству ее дешевую покупку, то ли от обиды на Стемпениху, так бессовестно ее обманувшую.
– Тоже мне, с позволения сказать, ценитель! - гаркнула Двося-Малка на сына.-Такой же знаток, как и его папаша! Почему целых три рубля, сыночек? Почему не дешевле?
– А потому что им красная цена - три рубля. Это же самое обыкновенное монисто! Я, мама, видывал на своем веку жемчуг. Представь себе, мне не раз приходилось видеть нитку жемчуга, настоящего жемчуга.
Целый день все трое ссорились и грызли друг друга из-за ожерелья.
– Если бы он угодил мне пулей прямо в сердце, - жаловалась Двося-Малка,-мне было бы гораздо легче, чем слышать такую нелепицу. 'Пять с полтиной'! Допустим, эта мошенница, эта торговка-холера бы ее задушила сию же минуту!-обманула меня, хотя до сих пор меня еще никто никогда не обманывал. Ну, да черт с ней, со Стемпенихой, будь она трижды проклята вместе со своим Стемпеню! Но зачем растравлять рану и называть такую цену? 'Пять с полтиной'! Пять с половиной дюжин волдырей ей в самую печенку и пять с половиною недель трястись ей в лихорадке! Положим, я у нее вырву из рук мои кровные денежки, как у собаки из зубов! Вырву, можете быть уверены! Но как это человек позволяет себе сказать 'пять с полтиною'?!
Вся эта сцена показалась Рохеле до того омерзительной, что она перед сном сняла ожерелье с шеи и запрятала на дно сундука с твердым намерением никогда больше не надевать его. Обиднее всего было то, что Мойше-Мендл проспорил с мамашей весь день об ожерелье, а на нее, Рохеле, не обратил ни малейшего внимания, - даже не поздравил с обновкой. Весь день ее подводили то к одному, то к другому, как корову на ярмарке. Каждый задирал ей голову, щупал ожерелье, а о ней самой забыли.
По натуре незлобивая, неспособная, казалось, сердиться, она в этот раз пылала гневом на всех, особенно на своего муженька. А муженек спокойно пообедал и тотчас побежал в синагогу. А так как в синагоге в тот вечер происходило какое-то торжество, то он, как нередко с ним случалось, остался там чуть не до рассвета.
Рохеле была вне себя, все у нее внутри кипело. Лицо у нее пылало, голова чуть не разрывалась от боли, а ушах шумело и звенело. Она сама не знала, что с ней... К ужину в этот вечер она даже не прикоснулась. Двося-Малка, как водится, покоя ей не давала: почему она ничего не ест? отчего не пьет? Но на этот раз не действовали никакие уговоры. С воспаленными глазами Рохеле удалилась к себе в комнату, быстро разделась, бросилась на кровать, и из глаз ее внезапно полились слезы, горячие слезы, и она плакала долго, долго...
XXI
Трудная ночь
О чем плакала Рохеле? Она и сама не могла бы ответить на этот вопрос. Она даже не чувствовала, что плачет. В сердце ее давно накопилась горечь, и долго сдерживаемая боль неожиданно прорвалась наружу неудержимым ручьем слез. Рохеле, как выше было сказано, чувствовала себя одинокой в доме мужа, что-то ее здесь не удовлетворяло, но что именно, - она не знала и знать не могла.
Одно только Рохеле знала твердо: родители выдали ее замуж-и с плеч долой! 'С плеч долой!' - одних этих слов достаточно, чтобы почувствовать, до какой степени дочь после замужества отрывается от родителей и родители от нее. Слова 'с плеч долой' слишком уж часто приходится слышать чуть не в каждой
