Шолом Алейхем
Три календаря
– Вы спрашиваете, как это я, еврей, отец семейства, торгую этакой пакостью, запретным товаром - 'интересными открытками' из Парижа? За это я должен быть благодарен только ему, нашему Толмачеву, чтоб ему погибель! Теперь, когда уже прошло столько лет и Толмачев уже не Толмачев, а Одесса опять Одесса, можно рассказать всю правду о том, как наш Толмачев стал таким антисемитом. Боюсь, что я вот, каким вы меня видите, порядочно в этом виноват, а может быть, и целиком во всем виновен.
Ах, вас 'удивляет', какое отношение имею я, разносчик еврейских газет, продающий из-под полы 'интересные открытки' из Парижа, к генералу Толмачеву? И 'вообще', что у меня общего с генералами? Ну так вот, понимаете ли, каждый 'warum' имеет свой 'darum[1]', а еврей есть еврей... Если у вас есть время, я расскажу вам кое-что интересное.
Это было совсем как сейчас, в полупраздник кущей, здесь же, в Одессе, порядочно лет тому назад. Одесса была 'вообще' Одессой, о Толмачеве ничего не слыхали, и еврей мог беспрепятственно бегать по улицам и продавать молитвенники и всякие иные книжки. Такого 'обилия' еврейских газет еще не было, некого и нечего было бояться и незачем было промышлять контрабандными открытками из Парижа.
И вот расхаживаю я со своим товаром - всякими молитвенниками и календарями на круглый год - по Ланжеронской и Екатерининской, возле 'Фанкони', где шатаются все биржевики и маклеры и 'вообще' всякие евреи, и высматриваю, не пошлет ли мне Бог какой-нибудь заработок. Расхаживаю, значит, вот такой, каким вы меня видите, по тротуару у кафетерия Фанкони, где обычно наши биржевики ботинки рвут, и думаю про себя: где добыть покупателей на оставшиеся календари? Прошел уже Новый год, Судный день, скоро совсем незаметно уйдут и Кущи, а я все еще не распродал свои остатки, и Бог знает, продам ли их, потому что это такой товар, что если уж он останется после праздников, то его смело можно подарить иноверцу. К чему, например, 'простроченный[2]' еврейский календарь? А у меня после Нового года остались целых три 'простроченных' календаря. Было у меня их сто штук, и я их растыкал вот здесь же на улице; наделил главным образом биржевиков. 'Вообще' биржевик не 'ай-яй-яй' какой еврей, он не очень уважает еврейский молитвенник, но еврейский календарь на круглый год - это даже для биржевика иной раз товар. Надо ведь знать, когда придет пасха, когда читать поминальную молитву и по покойнику. Еврей есть еврей.
Останавливаюсь возле 'Фанкони' и разглядываю биржевиков, которые снуют мимо меня взад и вперед, - я знаю их всех как облупленных, - и размышляю: кому же предложить мои остатки, когда я всех уже 'обеспечил' календарями на круглый год? Стою так размышляю и вдруг вижу, за столом у Фанкони, поближе к улице, сидит генерал в эполетах и помешивает ложечкой кофе, а подле него стоит 'красная шапочка', из тех, что бегают на посылках. Генерал что-то наказывает ему, говорит еще и еще раз, а 'красная шапочка' на все отвечает: 'Слушаюсь, ваше превосходительство!' Думаю: 'Что такое может наказывать ему генерал?' пододвигаюсь к генеральскому столику поближе, а сам смотрю в сторону. Слышу, генерал говорит 'красной шапочке' ясно, четко, разжевывает каждое слово и кладет прямо в рот:
– Помни, что тебе говорят! Отправляйся ко мне домой, на Херсонскую, номер три, и скажи генеральше, что сегодня у нас обедает граф Мусин-Пушкин. Помни же - повторяет он, - и не забудь: Херсонская, номер три, граф Мусин-Пушкин!
'Красная шапочка' стоит перед ним, вытянувшись в струнку, и только повторяет:
– Слушаюсь!
Когда посыльный направился к выходу, генерал снова крикнул вслед:
– Помни - Херсонская, номер три, граф Мусин-Пушкин!
Генерал уже собрался пить свой кофе, как вдруг приметил меня, а я стоял совсем близко и заглядывал ему в чашку, боже сохрани, безо всякого умысла, но 'вообще', просто так. И тогда он, сверля меня глазами, крикнул:
– Тебе чего надо?
Это значит, что я тут делаю? Думаю: чего мне надо, ты мне не дашь. Стоп, а может быть?! Что я здесь теряю? И я вот, какой ни на есть, сказанул:
– Ваше превосходительство, купите у меня календарь!
Он уставился на меня.
– Какой календарь?
– Еврейский календарь.
Он глянул на меня, как на сумасшедшего, и спросил:
– Зачем мне еврейский календарь?
– Зачем он вам нужен, я не знаю, но мне это нужно. Идут праздники! Осталось всего три календаря. Купите, вашe превосходительство?
Говорю, а сам думаю: 'Вот будет замечательно, если дело пойдет на лад и генерал прикажет себе подать еврейский календарь на круглый год!'
Ну, так оно и было. Не успел я вымолвить 'Ваше превосходительство', - как их превосходительство гаркнул мне: 'Пошел вон!'
Вся кровь застыла у меня в жилах, и я, как вы видите меня, схватил свою пачку и собрался уже сделать 'налево, кругом!', как вдруг слышу: 'Ступай сюда!' Генерал, стало быть, опять зовет. Ничего не поделаешь, возвращаюсь к нему. Генерал приказывает мне подать календарь. Достаю календарь. Он спрашивает: 'Сколько стоит твой календарь?' Говорю ему, сколько стоит календарь. Он берет календарь и платит мне за календарь, не торгуясь, не проронив ни слова, ни-ни.
Как вам нравится этот генерал? Разве жалко, если за такого генерала подохнут три биржевика?
'Итак, думаю, почин есть!' Беру свою пачку и отправляюсь восвояси. Почин дело хорошее, но что дальше делать? Где взять еще двух генералов, чтобы сбыть оставшийся товар - последние два календаря? И тут я пожалел - почему не предложил ему сразу два календаря? Разве не подобает генералу иметь два календаря на круглый год? Вы спросите: что он будет делать с двумя еврейскими календарями? А что он будет делать с одним еврейским календарем?
Размышляю вот этак, и вдруг в голову приходит новая идея: вспомнилось, как генерал вот здесь, недавно, несколько раз наказывал посыльному: 'Генеральше... Херсонская, номер три... Граф Мусин- Пушкин...' Честное слово, здесь можно сбыть еще один календарь!
'Только не будь идиотом, Абрам Маркович (так зовут меня по отцу, Меер-Аншлу), и 'куй железо' - лови покупателя!' - так сказал я себе и недолго думая зашагал с Екатерининской на Дерибасовскую, с Дерибасовской на Преображенскую, с Преображенской на Садовую, а оттуда прямо через Елизаветинскую на Херсонскую. Заявился иа Херсонскую и давай искать номер три. Есть такой номер, честное слово! Да еще какой дом - каменный, двухэтажный особняк! Замечательно! Что же дальше делать? Надо потянуть за звонок и спросить генеральшу. Подхожу и звоню, а сам думаю: будет интересно, если выйдет солдат да еще с собакой, покажет мне дорогу, а к тому ж натравит на меня пса. Только этого мне недоставало!
А было так. Прошла минута, другая, третья. Стою и стою - никто 'не является'. Думаю: должно же случиться, на мое несчастье, что дома никого нет! А может, звонок испорчен? Надо еще раз попробовать! И я давай снова звонить -раз, другой, третий. Раскрылась дверь, и из нее выскочила прислуга со щеткой в руке:
– Что надо?
Я хотел было дать стрекача, но собрался с духом и заявил:
– Мне нужна генеральша. Лично нужна!
Посмотрела она на меня и, наверно, подумала: это еще что за наказание?! А потом - хлоп дверью
