В субботу вечером сторож из исполкома привел во двор низенького человека в шинели и с кожаным портфелем под мышкой. Подозвал деда, сказал:
— Вот привел к вам на хватеру товарища советского сотрудника. Он прибывши из городу и будет у вас ночевать. Дадите ему повечерять, дедушка.
— Оно, конечно, мы не прочь, — сказал дед. — А мандаты у вас имеются, господин товарищ?
Мишка удивился дедовой учености и, засунув палец в рот, остановился послушать.
— Есть, дедушка, все есть! — улыбнулся человек с кожаным портфелем и пошел в горницу. Дед за ним, а Мишка за дедом.
— Вы по каким же делам к нам прибыли? — дорогой спросил дед.
— Я приехал перевыборы проводить. Будем выбирать председателя и членов Совета.
Немного погодя пришел с гумна отец. Поздоровался с чужим человеком и велел маманьке собирать ужинать. После ужина отец и чужак сели на лавке рядом.
Чужак расстегнул кожаный портфель, достал оттуда пачку бумаг и начал отцу показывать. Мишке не терпится, вьется около, хочет взглянуть. Взял отец одну бумажку, Мишке показывает:
— Гляди, Минька, вот это самый и есть Ленин! Мишка вырвал у отца из рук карточку, впился в нее глазами и рот от удивления раскрыл: на бумаге стоит во весь рост небольшой человек, вовсе даже не в красной рубахе, а в пиджаке. Одна рука в карман штанов засунута, а другой вперед себя показывает. Уперся Мишка в него глазами, в один миг всего ощупал; крепко, навовсе, навсегда вобрал в память изогнутые брови, улыбку, притаившуюся во взгляде и в углах губ, каждую черточку лица запомнил.
Чужак взял из рук у Мишки карточку, — защелкнул на замок портфель и пошел спать. Уже разделся, лег и закрылся шинелью, начал засыпать, когда услышал скрип двери. Приподнял голову:
— Кто это?
По полу шлепают чьи-то босые ноги.
— Кто там? — спросил он снова и около кровати неожиданно увидел Мишку.
— Тебе чего, малыш?
Мишка минуту постоял молча, потом, набравшись смелости, шепотом сказал:
— Ты, дяденька, вот чего… ты… отдай мне Ленина!
Чужак молчит, голову свесил с кровати и смотри на него.
Страх охватил Мишку: ну как заскупится и не даст? Стараясь одолеть дрожь в голосе, торопясь и захлебываясь, зашептал:
— Ты мне отдай его навовсе, а я тебе… я тебе по Дарю жестяную коробку хорошую и ишо отдам все как есть бабки, и…Мишка с отчаянием махнул рукой и сказал: — И сапоги, какие мне батянька принес, отдам!
— А зачем тебе Ленин? — улыбаясь, спросил чужак.
«Не даст!..» — мелькнула у Мишки мысль. Нагнул голову, чтобы не видно было слез, сказал глухо:
— Значит, надо!
Чужак засмеялся, достал из-под подушки портфель и подал Мишке карточку. Мишка ее под рубаху, к груди прижал, к сердцу крепко-накрепко, и — рысью из горницы. Дед проснулся, спрашивает:
— Ты чего бродишь, полуношник? Говорил тебе, не пей на ночь молока, а теперь вот приспичило!.. Помочись в помойное ведро, мне тебя на двор водить вовсе без надобности!
Мишка молчком лег, карточку обеими руками тискает, повернуться страшно: как бы не измять. Так и уснул.
Проснулся ни свет ни заря. Маманька только корову выдоила и прогнала в табун. Увидала Мишку, руками всплеснула:
— Что тебя лихоманец мучает! Это зачем такую рань поднялся?
Мишка карточку под рубахой жмет, мимо матери на гумно, под амбар юркнул.
Вокруг амбара растут лопухи и зеленой непролазной стеной щетинится крапива. Заполз Мишка под амбар, песок разгреб ладонью, сорвал пожелтевший от старости лист лопуха, завернул в него карточку и камешком привалил, чтобы ветер не унес.
С утра до вечера шел дождь. Небо закрылось сизым пологом, во дворе пенились лужи, по улице бежали наперегонки ручьи.
Пришлось Мишке сидеть дома. Уже смеркалось, когда дед и отец собрались и пошли в исполком на собрание. Мишка натянул дедов картуз и пошел следом. Исполком помещается в церковной сторожке. По кривым, грязным ступенькам влез, кряхтя, Мишка на крыльцо и прошел в комнату. Под потолком ползает табачный дым, народу полным-полно. У окна за столом сидит чужак, что-то рассказывает собравшимся казакам.
Мишка потихоньку пробрался на самый зад и сел на скамью.
— Кто за то, товарищи, чтобы Фома Коршунов был председателем? Прошу поднять руки!
Сидевший впереди Мишки Прохор Лысенков, зять лавочника, крикнул:
— Гражданы!.. Прошу снять его кандидатуру. Он нечестного поведения. Ишо когда пастухом табун наш стерег, замечен был!
Мишка увидал, как Федот-сапожник встал с подоконника, закричал, махая руками:
— Товарищи, богатеям нежелательно в председатели пастуха Фому, но как он есть пролетарьят и за Советскую власть…
Зажиточные казаки, стоявшие кучей около двери, затопотали ногами, засвистали. Шум поднялся в исполкоме.
— Не нужен пастух!
— Пришел со службы — нехай к миру в пастухи нанимается!..
— Не хотим Фому Коршунова!
Мишка глянул на бледное лицо отца, стоявшего возле скамьи, и сам побелел от страха за него.
— Тише, товарищи!.. С собранья буду удалять!.. — орал чужак, грохая по столу кулаком.
— Своего человека из казаков выберем!..
— Не нужен!..
— Не хо-отим… — шумели казаки, и пуще всех Прохор, зять лавочника.
Здоровый рыжебородый казак с серьгой в ухе и в рваном, заплатанном пиджаке вскочил на скамью:
— Братцы!.. Вон оно куда дело заворачивает!.. Нахрапом желают богатеи посадить в председатели своего человека! А там опять…
Сквозь стонущий рев Мишка слышал только отдельные слова, которые выкрикивал казак с серьгой:
— Землю… переделы… бедноте суглинок… чернозем заберут себе…
— Прохора в председатели!.. — гудели около дверей.
— Про-охор-ра!.. Го-го-го… Га-га-га!..
Насилу угомонились. Чужак, хмуря брови, долго что-то выкрикивал.
«Должно, ругается», — подумал Мишка. Чужак громко спросил:
— Кто за Фому Коршунова?
Над скамьями поднялось много рук. Мишка тоже поднял руку. Кто-то, перепрыгивая со скамьи на скамью, громко считал:
— Шестьдесят три… шестьдесят четыре, — не глядя на Мишку, указал пальцем на его поднятую руку, выкрикнул: — шестьдесят пять!
Чужак что-то записал на бумажке, крикнул:
