31 Добринской Илларион Челобитчиков»
32 Казанской Климентий Дронов Расстрелян.
33 Иловлинской Иван Авилов»
34 Казанской Матвей Сакматов»
35 Нижне-Курмоярской Георгий Пупков»
36 Терновской Михаил Февралев»
37 Херсонской г. Василий Пантелеймонов»
38 Казанской Порфирий Любухин»
39 Клецкой Дмитрий Шамов»
40 Филоновской Сафон Шаронов»
41 Мигулинской Иван Губарев»
42 Мигулинской Федор Абакумов»
43 Луганской Кузьма Горшков»
44 Гундоровской Иван Изварин»
45 Гундоровской Мирон Калиновцев»
46 Михайловской Иван Фарафонов»
47 Котовской Сергей Горбунов»
48 Нижне-Чирской Петр Алаев»
49 Мигулинской Прокопий Орлов»
50 Луганской Никита Шеин»
51 Ст. Механик РПТК Александр Ясенский»
52 Ростов Михаил Поляков»
53 Раздорской Дмитрий Рогачев»
54 Ростов Роберт Фрашенбрудер»
55 Ростов Иван Силендер»
56 Самарской г. Константин Ефимов»
57 Чернышевской Михаил Овчинников»
58 Самарской г. Иван Пикалов»
59 Иловлинской Михаил Корецков»
60 Кумшатской Иван Коротков»
61 Ростов Петр Бирюков»
62 Раздорской н/м. Иван Кабаков»
63 Луковской Тихон Молитвинов»
64 Мигулинской Андрей Швецов»
65 Мигулинской Степан Аникин»
66 Кременской Кузьма Дычкин Расстрелян.
67 Баклановской Петр Кабанов»
68 Михайловской Сергей Селиванов»
69 Ростов Артем Иванченко»
70 Мигулинской Николай Коновалов»
71 Михайловской Дмитрий Коновалов»
72 Краснокутской Петр Лысиков»
73 Мигулинской Василий Мирошников»
74 Мигулинской Иван Волохов»
75 Мигулинской Яков Гордеев»
Трое из них не заявили о личности.
Секретарь, кончив переписывать список осужденных, поставил в конце постановления раскоряченное двоеточие, сунул перо в руку ближнему:
— Распишись!
Представитель хутора Ново-Земцева Коновалов, в парадном кителе серонемецкого сукна с красными лацканами на воротнике, виновато улыбаясь, слег над листом. Толстые, мозолистые, воронено-черные пальцы, не сгибаясь, держали ученическую обгрызанную ручку.
— Грамотный-то я не дюже… — говорил он, старательно выводя заглавное «К».
Следом за ним расписался Родин, так же неуверенно водя ручкой, потея и хмурясь от напряжения. Еще один, предварительно потряхивая ручкой, беря разбег, расписался и убрал высунутый во время писания язык. Попов размашисто, с росчерком начертал свою фамилию, встал, вытирая влажное лицо платком.
— Список приложить надо, — позевывая, сказал он.
— Каледин на том свете спасибо нам скажет, — молодо улыбнулся Сенин, наблюдая за тем, как секретарь прижимает к выбеленной стене увлажненный чернилами лист.
На шутку что-то никто не ответил. Молчком покинули хату.
— Господи Исусе… — выходя, вздохнул кто-то в темных сенцах.
В ночь эту, обрызганную молочным светом бледно-желтых звезд, в лавчушке, набитой людьми до отказа, почти не было сна. Короткие гасли разговоры. Духота и тревога душили людей.
С вечера попросился один из красногвардейцев на двор:
— Отвори, товарищ! До ветру хочу, по нужде надо сходить!..
Он стоял в выпущенной из шаровар бязевой исподней рубахе, вспатлаченный, босой, стоял и, прижимаясь почерневшим лицом к замочной скважине, повторял:
— Отвори же, товарищ!
— Бирюк тебе товарищ, — отозвался, наконец, кто-то из караульных.
— Отвори, братушка! — изменил обращение просивший.
Караульный поставил винтовку, послушал, как в темноте посвистывают крыльями дикие утки, перелетавшие на ночную кормежку, и, раскурив цыгарку, прижался губами к скважине:
— Мочись под себя, сердяга. За ночь шароваров не износишь, а на зорьке и в мокрых в царство небесное пустят…
— Всё нам!.. — отчаянно сказал красногвардеец, отходя от двери.
Сидели плечо к плечу. В углу Подтелков, опорожнив карманы, нарвал груду денег, пришептывая, матерно ругаясь. Покончив с деньгами, разулся и, трогая плечо Кривошлыкова, лежавшего рядом, заговорил:
— Ясно — нас обманули. Обманули, в господа мать!.. Обидно, Михайло! Мальчонкой был, бывало, за Дон на охоту пойдешь с отцовой флинтой,[28] идешь по лесу, а он — зеленым шатром… К музге пройдешь — утки сидят. Промажу, бывало, и так мне обидно, хучь криком кричи. И вот зараз обидно — промаху дал: вышли б с Ростова на трое суток раньше — значит, не припало б тут смерть примать. Кверху ногами бы поставили всю контру!
Мученически скаля зубы, улыбаясь в темноту, Кривошлыков говорил:
— Черт с ними, пускай убивают! И помирать пока не страшно… «Боюсь одного я, что в мире ином — друг друга уж мы не узнаем…» Будем там с тобой, Федя, встречаться чужие один одному… Страшно!..
— Брось! — обидчиво гудел Подтелков, кладя на плечи соседа свои большие горячие ладони: — Не в этом дело…
Лагутин рассказывал кому-то про родной хутор, про то, как дед дразнил его «Клинком» за длинную голову, и про то, как порол его кнутом этот самый дед, захватив на чужой бахче.
Разные низались в ту ночь разговоры, бессвязные и обрывчатые.
Бунчук устроился у самых дверей, жадно ловил губами ветерок, сквозивший в дверную щель. Тасуя прожитое, он мельком вспомнил о матери и, пронизанный горячим уколом, с усилием отогнал мысль о ней, перешел в воспоминаниях к Анне, к недавним дням… Это доставило большое умиротворенно-счастливое облегчение. Меньше всего пугали его думы о смерти. Он не ощущал, как бывало, невнятной дрожи вдоль позвоночного столба, сосущей тоски при мысли о том, что у него отнимут жизнь. Он готовился к смерти, как к невеселому отдыху после горького и страдного пути, когда усталость так велика, так ноет тело, что
