гулимоны, крестный ход по кабакам.
— То-то я вижу, — улыбался старик, — стало быть, нет молодца сильнее винца? Ишь как оно его шибает от седла! Держися, казачок!
Макар скрипнул зубами и, чуть коснувшись стремени носком сапога, птицей взлетел на седло.
Глава XXXIII
В этот день с утра в Гремячий Лог прибыли из хутора Ярского двадцать три колхозных подводы. Около ветряка их встретил Банник. Повесив на плечо оброть, он шел в степь искать кобылу. Передняя подвода поровнялась с ним.
— Здорово живете, гражданы казачки!
— Слава богу, — ответил чернобородый казачина, правивший куцехвостыми лошадьми.
— Откель это подводы?
— С Ярского.
— Чего же это у ваших коней хвостов нету? К чему это вы их пострамотили?
— Тррр, стой! Добрая чертяка! И хвост отрубили, а она все сепетит… Чего хвостов нету, говоришь? Поотрезали на ко́зну. Городские бабы будут хвостами мух отгонять… Покурить не найдется, добрый человек? Угости, а то мы табаком бедствуем. — Казак соскочил с брички.
Задние подводы остановились. Банник уж и пожалел, что ввязался в разговор. Он с неохотой доставал кисет, глядя, как еще человек пять идут от подвод, на ходу полосуя газету на закрутки.
— Раскурите вы меня… — крякнул скуповатый Банник.
— Теперь — колхоз, знаешь? Все должно быть обчее, — строго сказал бородач и, словно из своего кисета, потянул добрую жменю[40] табаку-самосаду.
Закурили. Банник торопливо засовывал кисет в карман шаровар, улыбался, с брезгливой жалостью поглядывая на обрезанные чуть не по самые репицы лошадиные хвосты. Падкая на кровь весенняя муха секла лошадей, садилась на потные стегна, на потертые хомутами зашеины. Лошади по привычке мотали хвостами, пытаясь отогнать мух, но куцые, лишенные волоса, срамотные отрезки не действовали.
— Куда же это она хвостом указывает? — язвительно выспрашивал Банник.
— Все туда же, в колхоз. А у вас аль не резали?
— Резали, но толечко на два вершка.
— Это наш председатель Совета распорядился, премия получал, а нуда́ зачнется — пропадут кони! Ну, поедемте. Спасибо за табачок. Покурил — и сердце помягшело, а то всю дорогу ехал, лютовал без курева.
— Вы куда же едете?
— В Гремячий.
— К нам, значится. А по каким делам?
— За семенами.
— Это… Это как же?
— Из района приказали у вас семфонды взять, четыреста тридцать пудов. Но, иди!
— Я ж так и знал! — вскричал Банник. Махая обротью, он побежал в хутор.
Не успели ярские подводы доехать до правления колхоза, как уж половине хутора стало известно о том, что ярские приехали забирать семенной хлеб. Не пожалел Банник ног, шныряя с база на баз.
Сначала на проулках собрались бабы, заторочили, всшумелись, как табунки встревоженных куропаток.
— Хлеб наш увозят, милушки!
— Сеять-то нечем будет!
— Головушка моя горькая!
— Люди добрые говорили, что не надо засыпать было в обчественный анбар…
— Кабы казаки нас слухали!
— Надо идтить, говорить казакам, чтобы хлеба не давали!
— Да мы и сами не дадим! Поедемте, бабочки, к анбарам! Заберем колья и не подпустим их к замкам!
Потом появились казаки. И промеж них такие же пошли разговоры. Переходя от проулка к проулку, с улицы на улицу, собрались в немалую толпу, двинулись к амбарам.
Тем временем Давыдов прочитал привезенную ярцами от председателя правления райполеводсоюза служебную записку.
«Тов. Давыдов, — писал Лупетов, — у тебя на глубинке есть 73 центнера оставшейся невывезенной по хлебозаготовке пшеницы. Предлагаю тебе выдать эту пшеницу (все 73 центнера) Ярскому колхозу. У них не хватает семенного материала. С конторой Союзхлеба я согласовал вопрос».
Давыдов прочитал, распорядился выдать хлеб. Ярцы со двора правления колхоза поехали к амбарам, но возле амбаров улицу запрудил народ. Сотни две баб и казаков окружили подводы.
— Куда едете?
— За нашим хлебом? Черти вас принесли!
— Поворачивай!
— Не дадим!
Демка Ушаков кинулся за Давыдовым. Тот рысью прибежал к амбарам.
— В чем дело, граждане? Чего вы собрались?
— Ты почему наш хлеб отдаешь ярцам? Мы для них его засыпа́ли?
— Тебе, Давыдов, кто это такие права давал?
— А мы чем сеять будем?
Давыдов взлез на приклеток ближайшего амбара, спокойно объяснил, что выдает он по распоряжению райполеводсоюза не семенной хлеб, а оставшийся по хлебозаготовке.
— Вы, граждане, не беспокойтеся, наш хлеб будет целый. А вам вместо того, чтобы без дела слоняться да семечки лущить, в поле надо ехать. Имейте в виду, бригадиры ведут учет не вышедших на работу. Кто не пойдет, будем штрафовать.
Часть казаков покинула улицу. Многие, успокоенные заявлением Давыдова, отправились в поле. Кладовщик начал отпускать ярцам хлеб. Давыдов ушел в правление. Но через полчаса в настроении баб, все еще дежуривших возле амбаров, произошла резкая перемена. Яков Лукич поспособствовал этому, шепнул нескольким казакам:
— Брешет Давыдов! Семенной увозят! Колхоз посеет, а что единоличники засыпали, отдадут Ярскому колхозу.
Бабы заволновались. Банник, Демид Молчун, дед Донецков и еще человек тридцать казаков, посовещавшись, подошли к весам.
— Не даем хлеб! — от имени всех заявил Донецков.
— У тебя не спрашиваются! — огрызнулся Демка Ушаков.
Между ними началась перепалка. Ярцы вступились за Демку. Тот самый чернобородый казачина, которого на выгоне угощал Банник табаком, стал на бричке во весь рост, минут пять яростно матерился, а уж потом начал выкрикивать:
— Вы чего это власть нарушаете? Что вы мордуете нас? Мы в горячую пору забились за сорок верст, а вы государственный хлеб держите? Гепева по вас горько плачет! Вас, сукиных сынов, в Соловки надо сажать! Как собаки на сене, лежите, сами не жрете и другим не даете! Чего вы на́ поля не едете? Праздник вам?..
— А тебе чего надо? Борода у тебя свербит? Расчешем!.. Это мы — в минуту! — заорал Бесхлебнов, Аким Младший, подсучивая рукава и пробиваясь к бричке.
Бородатый ярской казачина прыгнул с брички. Он не подсучивал рукавов своей вылинявшей коричневой рубахи, но встретил Акима Младшего таким умелым, лихим ударом в челюсть, что Аким сажени две летел, расталкивая спиной народ, махая руками, как ветряная мельница крыльями.
