воле, она уже не является благодатью. Бог беспристрастен, как фиксирующая магнитная лента. И не более. Две опасности: формальное противоречие между этими утверждениями, с одной стороны, Библии (древней традиции), с другой — церкви (новой традиции) и бесполезность в этой перспективе идеи Воплощения. В конечном счете Молина в католицизме, как и Соццини в реформации, дошел до самоотрицания. При одном отличии: Соццини был отвергнут всеми реформатскими церквями, Молину же католицизм терпел как допустимую крайность. Молину вывел из-под удара твердый предестинаризм профессора из Лувена, Байуса, осужденного Пием V в 1567 году за то, что он ненароком попал в ловушку позитивного осуждения. Чем объяснить долготерпение Рима в отношении этого течения нововременного гуманизма? В сущности, позиция Молины подводит итог мысли большинства членов «Общества Иисуса»; Монтемайор в Саламанке (1581), Валенсиа в Ингольштадте (1584), Лессиус и Гамелиус в Лувене в 1586 году, осужденный в 1587 году прославленным университетом, придерживались аналогичных, разве что более удачно сформулированных взглядов. Кроме того, за Молину стояла добрая часть испанской церкви, движимая двойным, сходящимся в одной точке тропизмом: ненавистью к протестантской реформации и возрастающей ненавистью в отношении иудео-христиан. Все, что в христианстве апеллировало к Библии, а стало быть, к древнееврейским истокам, было вдвойне подозрительным: все христианское в конечном счете подозревается в иудаизме или протестантизме; языческий гуманизм внушает доверие. Молина принадлежал к ордену, который имел достоинство и редкое мужество противостоять латентному антисемитизму простонародья Пиренейского полуострова, и оказался в неменьшей степени жертвой комплекса
То, что объяснимо в весьма специфической атмосфере Пиренейского полуострова, вполне может шокировать в других местах. Как не вспомнить формальные запреты IV века против Пелагия, несчастного оппонента святого Августина? Эта доктрина, неотделимая от грубого антропоцентризма христианского гуманизма, обрекла католическую церковь на поражение в точках ее соприкосновения с протестантизмом. Лучше всего это понимали в Лувене, ставшем железным острием копья католической Европы, нацеленного на Голландию, именно здесь и организовалось сопротивление молинизму. Климент VIII позволил Лувенскому университету убедить себя. В 1605 году все было готово к осуждению «Согласия». В 1607 году Павел V отказался от издания буллы. Ему претило уличать «Общество Иисуса», повсеместно работавшее во благо церкви. Больше всего ему претило травмировать и оттолкнуть Испанию. Молинианский ультрамодернизм был, таким образом, ограничен и терпим как предельная и в какой-то степени небезвинная уступка испанскому католицизму, так же как внутри кальвинистских реформатских церквей стремились своей терпимостью ограничить и, приняв в свое лоно, поставить в рамки сектантские цвинглианские течения, это неудобное наследие гуманистической реформации и даже итальянского Ренессанса. Потенциальный Соццини католицизма, Молина, терпимый папским престолом, был всего лишь его Цвингли. Каждый уголок христианского мира был обременен собственным Ренессансом.
То, что было терпимо до Дордрехтского синода, с 1607 по 1619 год, стало нетерпимым после него. Как можно было в Нидерландах снисходительно смотреть на общую для раздираемого на куски христианского мира ересь, когда голландская реформатская церковь только что показала себя столь твердой в остающемся общим для христианской догматики вопросе? Именно это вытекаёт из мыслей Янсения. И с точки зрения «границы католицизма», чтобы не остаться в долгу перед протестантским противником севера, он тщательно подготовил возврат к традиционной старой доктрине церкви: весьма толстое досье, имеющее целью добиться от папы осуждения «Согласия», основанное главным образом на кропотливой компиляции из святого Августина. Янсений умер в 1638 году в 53 года от чумной заразы, досье было опубликовано в Лувене в 1640 году посмертно, прикрытое от всех канонических разрешений титулом «Августин, или Учение святого Августина о Благодати». Успех этого толстого латинского тома ин-фолио знаменателен. Три издания за три года, Лувен — 1640 год, Париж — 1641-й, Руан — 1643-й.
Благодаря схоластическим тонкостям в различии между благодатью достаточной (достаточной не для того, чтобы спасти, но дабы оправдать осуждение) и благодатью действенной (благодатью, которой невозможно сопротивляться, благодатью всего религиозного опыта, благодатью Библии) Янсению формально удалось не впасть в западню пресловутого позитивного осуждения. Заодно он восстановил главное в суверенной свободе Бога — эту предопределенность спасения, без которой Воплощение перестает быть центральной частью Откровения. В сущности, учение Янсения о благодати не имело права на оригинальность и не претендовало на нее. Оно было слегка схематизированным учением святого Августина.
Вокруг «Августина», этой антикварной новинки, как в IV веке или в 20-е годы XVI века, все упорядочивается и становится явным. Католическая часть христианского мира получила по существенным вопросам свой «дордрехтский синод». Отныне у нее были свои гомариане вокруг «Августина» и свои арминиане вокруг «Общества Иисуса». Но если протестантская Европа в XVII веке была на 90 % гомарианской (она могла стать арминианской только ценой самоуничтожения), то католическая Европа была, возможно, на 20 % гомарианской и на 80 % — арминианской. Нет сомнений, что либеральные позиции, которые победили принудительным порядком, в дальнейшем имели разлагающий эффект. Они влекли за собой после 1680 года возврат к антропоцентризму и христианскому гуманизму. Худшая, наиболее слабая из позиций, наименее терпимая в ответах на трудные проблемы позитивного агностицизма, сформировалась слева от Декарта, от мощной рефлексии Спинозы. Между тем гуманистическая и либеральная позиция по центральной проблеме спасения была опасна не столько в католической перспективе долгого исторического воплощения, сколько в протестантской перспективе события единственного и центрального. Вот почему католицизм смог пройти через молинистский выбор, не будучи им разрушен, тогда как все реформатские общины, отвергшие строгий предестинаризм Кальвина и Дордрехтского синода, вскоре были смяты и разметаны ветрами истории. Но в ближайшем будущем имело значение только одно: глубокая идентичность выбора и забот по обе стороны границы, которая казалась во многих отношениях непреодолимой.
Понадобилась бы не одна книга, чтобы рассказать о дальнейшем. Прежде всего об утверждении, особенно во Франции, психологического и эмоционального типа, глубоко отвечавшего духу столетия. Речь идет о твердом христианстве, исходящем из несокрушимого факта Откровения, которое многого требует от человека и тешит его гордость, смиряя ее. Эта суровая точка зрения пленила «дворянство мантии» и чиновную буржуазию, слившихся во Франции на 60–70 %. Августинианство не выливалось в экономическую активность кальвинизма, оно ратовало за медитативную отстраненность от мира, что абсолютно совпадало с социальной позицией «дворянства мантии» и чиновничества. Оно гораздо лучше старого гуманизма приспособилось к томистской схоластике, к картезианской философии. Августинианское религиозное ощущение сурового Бога, недоступного разуму, не явленного в ощутимом для мира виде и близкого через благодать и Дух сердцу и разуму избранных, совершенно соответствует космологии, написанной языком математики, науки о природе мира бесконечного или безграничного, науки Бруно, Декарта, позднее Борели и Ньютона. Порядок благодати противостоит естественному порядку, как душа — материи в философии Декарта.
У августинианства был свой оплот. Прежде всего Пор-Рояль, цистерцианское женское аббатство парижского «дворянства мантии», которое молодая мать Анжелика Арно реформировала в 1609 году, начиная со знаменитого «дня закрытой двери».[142] У него была своя элита — малые школы и цвет высшей парижской чиновной буржуазии: Антуан Леметр, Николь, Валлон де Бопюи, тот же Антуан Арно. Скоро там будет искать убежище Паскаль. Безуань насчитал 69 мэтров. Вскоре августинианство овладеет значительной частью епископата и цветом монастырской инфраструктуры; старые опытные ордены, прежде всего бенедиктинцы и премонстранты, порой оказывались охвачены им на 100 %.
«Род» Арно имел воинственную душу и множество врагов, которых он культивировал с наслаждением; иезуитов в первую очередь. Это был старый политический выбор, личные проблемы. Арно,
