Апокалипсиса. В 1756 году речь шла о 1 312 млн. турских ливров ущерба. Что в десять раз превышает потери Лондона в устойчивой монете. Чрезмерность очевидна. Из 20 тыс. домов 3 тыс. остались невредимы, 7–8 тыс. подлежали восстановлению. Лиссабон в 1755 году насчитывал чуть меньше уничтоженных домов, чем Лондон в 1666-м. В плане экономическом два катаклизма вполне сравнимы. Если принять во внимание британское хладнокровие. Если учесть особенности севера и XVII века.
Но противопоставлений гораздо больше. Фундаментальное отличие, столь контрастирующее с консервативной деловитостью Лондона, — это желание поскорее закрыть скобки и, не порывая с прошлым, принятым как обещание будущего, использовать удобный случай для радикальных перемен. Помбал выстроит во славу Иосифа II новый город. Сегодня Лиссабон представляет собой лучшее свидетельство об урбанизме эпохи Просвещения.
Новый Лиссабон — средоточие всех экспериментов 1 — й пол. XVIII века с практическими уже признаками технической эффективности. Дерзкая реконструкция поразила Европу и в конечном счете вдохновила почти повсеместно урбанизм революционной Европы своими первыми шагами индустриальной революции, это была работа скорее инженера, чем художника, с оригинальным техническим ответом на суровый вызов нестабильной почвы: широта улиц, создающая зрительную разреженность, ограничение высоты домов, сдержавшее тенденцию столетия ко все более высокому строительству, и, прежде всего,
Глава IX
ЭКОНОМИКА. ВТОРИЧНЫЙ СЕКТОР
Уже говорилось, сколь важно не отождествлять «вторичный» сектор деятельности с городом. Относительно «третичных» родов деятельности, торговли в частности, отождествление, напротив, будет почти полным. В целом же мы имеем совокупность крупных и, при нынешнем состоянии наших знаний, практически неразрешимых проблем. Классическая Европа в этой сфере была, в сущности, абсолютно престатистической, следовало бы сказать, достатистической. Если по некоторым ведущим областям существуют отдельные примеры статистики крупной коммерции, мучительно вырабатывавшиеся историками в течение 15–20 лет — показатели активности, которые вместе с движением цен позволяют уловить историческую конъюнктуру, — то по индустрии, за двумя-тремя исключениями, нет почти ничего. Несколько разрозненных рядов цифр, не оставляющих надежды на то, что когда-либо их удастся свести в показательные серии. Может, мудрее умолчать и концентрироваться на известном? Известного достаточно, и при таком урезанном балансе все строго просчитано. Однако действовать таким образом означало бы отказаться от важного направления исследования. Поэтому мы прибегаем к гипотезе и двинемся от вероятного.
И прежде всего несколько достаточно общих, а потому практически неоспоримых примеров. В плане целей и средств набор того, что предлагает индустрия, по-прежнему невелик, несмотря на количественный прогресс.
Отобранные нами посмертные описи по двум векам, с середины XVI по середину XVIII века, свидетельствуют относительно всей привилегированной Западной Европы: Англии, Нидерландов, Франции, Северной Италии, рейнской оси — о накоплении мебели, посуды, вещей, о большем домашнем комфорте, связанном с изменением технологии кладки каминов и производством дешевого плоского оконного стекла, прозрачного или слегка тонированного. Середина XVIII века вполне может быть глобально противопоставлена началу XVII века. Единство целого продолжает существовать. В порядке величин и даже средств 1 — я пол. XVIII века оставалась в широком смысле лишь улучшенным Средневековьем. Простейшая индустриальная статистика не позволяет в этом усомниться. Все железо, произведенное с начала железной эры до середины XVIII века, — не забавно ли подсчитать, — не превысит продукции и одной из четырех наиболее крупных североамериканских металлургических компаний 50—60-х годов XX века.
В 1815 году мировая добыча угля достигла 30 млн. тонн, из них 16 млн. — в Англии. В настоящее время мы находимся на уровне 5 млрд тонн в год в утольном эквиваленте. Что касается вышедших из печати книг, то вся печатная продукция 2-й пол. XV века не достигает объема рождественского тиража крупной нью-йоркской газеты. В XVI веке происходит увеличение печатной продукции в 20 раз, в XVII — в 5–6 раз, то же самое в XVIII веке. Печатная продукция всего мира за 1460–1800 годы лишь приближается к тому количеству бумаги, которое потребляют за год пять крупных газет Нью-Йорка. Подобных банальных примеров легко может хватить на целую книгу.
С 1750 года по наши дни в индустриальном секторе рост был более стремительным, чем в первичном секторе. Это вполне очевидно. В Европе имело место весьма определенное улучшение питания. Скорее в качественном, чем в количественном отношении. В общем, рост аграрной продукции в Европе с 1760-х по 1960-е годы есть величина, заданная коэффициентом роста численности населения, умноженным на два. Для индустрии коэффициент демографического роста следовало бы умножать на 50, 100, 1 000. в зависимости от отрасли. Такой рост после 1770–1780 годов — после
Эта констатация (несмотря на погрешности расчетов, линия эволюции неоспорима) основана на совокупности очевидных технических улучшений. Отдадим должное историкам техники французской школы, вдохновляемой Морисом Дома и Бертраном Жилем, и более ранней кембриджской группы в Англии. История микросовершенствований за предшествующий взлету 2-й пол. XVIII века период в свое время была прекрасно исследована, достаточно обратиться к ней. Для нас остается только два пути: выделить эволюционную линию и попытаться вписать ее в экономический порядок.
После поразительно плодотворного периода 1400–1550 годов (возможно, это иллюзия, порожденная резким усовершенствованием источников), после плодотворного периода Ренессанса, понимаемого в широком смысле, по-итальянски, напоминающего техническую весну Европы времен революции XII века, с 1070—1080-х по 1250 год, после такого Ренессанса долгий XVII век, парадоксально захватывающий часть XVI века, с 1550 по 1700 год, — может показаться довольно тусклым. Действительно в этой области, как и во всех других, за исключением сферы чистой мысли и мысли научной, в которой, как и в VI веке до P. X., наблюдается самый плодотворный период в человеческой истории, XVII век ассимилирует, консолидирует, делает выводы, отвечает, осваивает, хотелось бы сказать, осуществляет. В XVII веке технические изобретения Ренессанса, представляющие собой эскизы нескольких инженеров-поэтов, созданных в качестве курьеза ради удовольствия правителей, переходят в практический план действительного, конкретного, продуктивного. В той мере, в которой распространение техники и эстафета лидера в сфере инноваций переходит от Северной Италии, использовавшей фундаментальные технические изобретения немецкого XV века, к Голландии, XVII век вводит технику в экономику. Все это, очевидно, оставило незначительный след, или, точнее, все это не является областью квантитативной истории. История техники
