говорю уже об акустической гениальности сов и летучих мышей.
Хьюго не имел абсолютно никакого желания слушать шумы в собачьем диапазоне волн или звуки шагов человека, идущего по траве. Его совершенно не интересовали всплески, производимые сардинами на таком удалении, и он не считал себя большим поклонником гениальных акустических способностей сов и летучих мышей. Все, что ему нужно, — это слышать на футбольном стадионе команды, подаваемые Джонни Сматерсом с левой стороны на расстоянии десяти ярдов, но он терпеливо слушал. После того, что сделали врачи с его больным коленом, он им всем по-детски верил; если доктору Себастьяну при восстановлении его слуха нравится восхвалять зверей в лесах и полях, птиц в воздухе, — он, Хьюго, готов вежливо его выслушивать и даже время от времени согласно кивать, как всегда делал, когда жена Сибилла заводила разговор о политике, мини-юбках или о своих подозрениях насчет жены Джонни Сматерса что она ведет себя нисколько не лучше прочих, когда команда отправляется на соревнования в другие города.
— Мы позволили нашим органам чувств атрофироваться.
Хьюго скривился от боли — доктор Себастьян, поднявшись на цыпочки, проник в его ухо тупым инструментом.
— Мы утратили нашу животную магию. Мы занимаем только третье место по способности передавать и получать информацию, да и то лучшие из нас. Целые новые области коммуникации ожидают еще своего исследования. Когда в концертном зале исполняются последние квартеты Бетховена, тысяча слушателей должна бы сползти с кресел на пол и забиться в непреодолимом приступе экстаза. Ну, а что вместо этого мы видим? Нетерпеливо листают программки, мысленно прикидывая, успеют ли пропустить кружечку пива и успеть на последний поезд.
Хьюго кивнул; никогда не слышал ни одного квартета Бетховена, а пол в концертном зале, казалось ему, не совсем пристойное место, чтоб его облюбовал себе привлекательный, хорошо воспитанный, женатый американский парень и забился там в непреодолимом приступе экстаза. Но коли он решился и пришел к доктору — должен претерпеть все испытания. Между прочим, принимая во внимание странные разговоры о собаках, совах и сардинах, не удивительно, что в приемной доктора Себастьяна нет нетерпеливо ожидающих своей очереди посетителей.
— Нужно всех призвать к крестовому походу… Мистер Плейс, должен сказать вам6 что у вас совершенно необычное строение слухового аппарата — какое-то дивное сочетание косточек. Итак, нужен крестовый поход, чтобы приподнять занавес, препятствующий проникновению звуков! Чтобы убрать этот глушитель, возвратить себе наше животное наследие! Различать даже шорохи в буйном бедламе; слышать шелест раскрывающихся на утреннем солнце цветочных бутонов; улавливать угрозы, еще не высказанные, узнавать о еще не сформулированных точно обещаниях… Ого, мистер Плейс! Никогда не видел такой костной структуры в ухе…
— Ну, этот парень в Грин-бей весил не меньше трехсот фунтов и его локоть… прямо с размаху…
— Не волнуйтесь, не волнуйтесь! — Доктор Себастьян наконец извлек из уха весь засунутый туда инструментарий. — Мы проводим операцию завтра утром, мисс Каттави!
— О'кей, — отозвалась мисс Каттави, сидящая на скамье так, словно изготовилась вступить в игру, как только ее команда получит мяч. — Сделаю все, что нужно.
— Но… — начал было Хьюго.
— Я все должным образом приготовлю, — прервал его доктор Себастьян. — Вам абсолютно не о чем беспокоиться. Вам только нужно еще прийти в клинику уха, горла, носа Любенхорна сегодня, в три часа дня.
— Но мне хотелось бы кое-что выяснить…
— Простите, мистер Плейс, но я ужасно занят. — И доктор Себастьян выпорхнул из кабинета, оставляя за собой шлейф мяты и новейшего антисептика.
— Доктор вас обработает как надо, — посулила мисс Каттави, провожая его до двери.
— Не сомневаюсь, — откликнулся Хьюго, — но…
— Нисколько не удивлюсь, — молвила ему на прощание мисс Каттави, — если вы вернетесь с просьбой заняться и вашим вторым ухом.
Когда Хьюго проснулся после операции, доктор Себастьян стоял у его койки, весело ему улыбаясь.
— Вполне естественно, мистер Плейс, вы сейчас испытываете легкий дискомфорт.
Хьюго казалось, что в левой части головы засела танковая оружейная башня и производит не менее шестидесяти выстрелов в минуту. И до сих пор он не избавился от ощущения, что в ухе торчит плотно закупоренная бутылка пузырящегося сидра.
— У вас экстраординарная костная структура, мистер Плейс. — Доктор встал на цыпочки, чтобы удобнее было, глядя сверху вниз, прямо в лицо Хьюго, улыбаться ему…
«Сколько же времени он проводит стоя на цыпочках, — думал Хьюго. — В какой-то мере логичнее, если б он специализировался на таких частях человеческого организма, как коленки и лодыжки, а не уши».
— Настолько экстраординарная, — продолжал доктор, — что, могу честно вам признаться, мне не хотелось даже заканчивать операцию! Чувствовал себя так, словно открываю новый континент. Какое замечательное утро вы мне подарили, мистер Плейс! Испытываю даже соблазн не брать с вас за операцию ни пенни.
Как выяснилось позже, доктору Себастьяну все же удалось преодолеть соблазн: он прислал счет на пятьсот долларов. Хьюго получил счет в тот день, когда из Орегона вернулась жена, ему было вдвойне приятно платить его. Слух в левом ухе восстановился. Теперь, если Джонни не продадут и их прежние, добрые отношения наладятся, он займет свое обычное место среднего защитника и успешно проведет весь сезон — Хьюго был на сто процентов в этом уверен.
За ухом у него большой красный рубец, но Сибилла не замечала его целых четыре дня. Не слишком наблюдательна его Сибилла, за исключением тех случаев, когда он глазеет на наряды и прически других женщин.
Наконец, Сибилла заметила шрам, и он объяснил ей, что порезался бреясь. Чтобы так порезаться при бритье, нужно пользоваться по крайней мере большим кухонным ножом для резки хлеба, с зубцами острыми, как у пилы, но Сибилла удовлетворилась его объяснением. Хьюго, всегда до мозга костей честный, впервые солгал жене. А первая ложь обычно легко сходит с рук.
Приехав в тренировочный лагерь, то прежде всего попытался немедленно возобновить прежнюю дружбу с Джонни Сматерсом. Джонни вначале отреагировал на его обхаживания довольно холодно, — в памяти еще не истерлось, сколько раз он по вине напарника попадал в скверное положение, особенно в конце сезона, когда двое или даже трое — блокирующие игроки, верзилы, обрабатывали его, а в это время Хьюго как угорелый мчался на противоположную сторону поля, где ничего не происходило. Но когда Хьюго решил сделать последний шаг и признался, что у него постоянно звенело в левом ухе после той памятной игры в Грин-бей, а теперь вроде бы все в порядке, звон прекратился, — Сматерс с пониманием отнесся к нему, смилостивился и прежняя дружба возобновилась; стали даже жить в одной комнате.
Предсезонная тренировка проходила вполне удовлетворительно. Тренер, понимая, что Хьюго со Сматерсом связывают особые отношения, всегда выставлял их играть вместе, и Хьюго действовал неплохо, хотя, конечно, никто из болельщиков никак не спутал бы его с Сэмом Хаффом, или Диком Баткусом, или другими звездами.
Товарищеские матчи тоже прошли удачно, и Хьюго хотя ничем особенно не отличился, внес свою лепту в успешную игру команды: выиграл несколько раз борьбу, отбил несколько передач; всегда внимательно прислушиваясь к указаниям Сматерса, не так часто оказывался не на месте. Сентябрь оказался более или менее нормальным для Хьюго, как и множество других таких же первых осенних месяцев в его жизни: много пролитого пота, болезненные травмы, синяки и шишки, напрасные придирки тренеров; отказ заниматься любовью по пятницам и субботам, чтобы не транжирить зря энергию и сохранить боевую форму к воскресному дню; опасения за собственную жизнь по утрам, а в воскресенье большое удовлетворение от того, что к вечеру, когда уже опускаются сумерки, ковыляешь со стадиона на своих двоих. В общем, Хьюго был счастлив — трудно подобрать другое слово.
И вот за минуту до конца их первого календарного матча в лиге сезона произошло непредвиденное. Команда Хьюго вела со счетом 21: 18. Мяч у противника на восьмиярдовой линии в его зоне. В третий раз
