попытался найти с ним общий язык. Любопытно, чем Делани удалось пробудить в Деспьере такую антипатию, подумал Джек. Как помочь Морису?
Деспьер насмешливо улыбался; тонкими длинными губами француз сжимал дымящуюся сигарету. Жан-Батист пригладил рукой свои волосы, подстриженные по моде, родившейся в Сен-Жермен-де-Пре; он явно наслаждался бурей, вызванной им в душе Джека, и сейчас походил на бледного, болезненного и чрезвычайно смышленого мальчишку, которому удалось разыграть взрослых.
— Скажи, Dottore, правда я — мерзкий, коварный француз?
— Ты его не знаешь по-настоящему. Он совсем не такой, каким ты его видишь. Или, во всяком случае, ты разглядел только одну сторону. Худшую.
— Хорошо, Джек. Я весь внимание. Расскажи мне о его достоинствах.
Джек заколебался. Он устал, голова была тяжелой после бессонной ночи; Джек ловил на себе взгляды людей, рассматривавших его нос и синеватую припухлость под глазом. Сегодня он не испытывал желания защищать кого-либо. Ему хотелось сказать Деспьеру, что он не в восторге от той легковесной, жалящей язвительности, с какой журналисты представляют своих жертв публике. Джек вспомнил, как Делани, сидя вчера в зале кинотеатра, глухо произнес после сеанса: «Я
— Я познакомился с ним, — начал Джек, — еще до войны, в 1937 году. Я был занят в спектакле, который проходил апробацию в Филадельфии…
Он замолчал. Деспьер улыбался двум девушкам, остановившимся перед столиком. Не вставая, Деспьер заговорил с ними по-итальянски. Солнце находилось за их спинами, и Джеку не удавалось разглядеть девушек. Его раздражало, что Деспьер отвлекся, помешав ему продолжить рассказ о Делани. Джек внезапно поднялся.
— Послушай, Жан-Батист, — перебил он француза, — поговорим в другой раз. Ты сейчас занят, и я…
— Нет-нет. — Деспьер протянул руку и сжал плечо Джека. — Немножко терпения. Помни, ты находишься в Риме, а не в Нью-Йорке. Dolce far niente.[13] Девушки хотят с тобой познакомиться. Они видели твою картину и восхищены ею. Правда, девушки?
— Какую картину? — глупо спросил Джек
— «Украденная полночь», — ответил Деспьер. — Мисс Хенкен. Синьорина Ренци.
— Здравствуйте, — неприветливо произнес Джек.
Он слегка передвинулся, чтобы солнце не слепило глаза, и наконец рассмотрел девушек. Джек, не страдавший избытком патриотизма, решил, что наименее привлекательная из них, вероятно, американка. У нее были песочного цвета волосы и сухая кожа; на тонких губах мисс Хенкен играла безрадостная улыбка, которая словно говорила о том, что к своим тридцати годам девушка успела познакомиться со многими городами и мужчинами и везде с ней обошлись плохо. У ее спутницы, молодой итальянки, были живые темные глаза, длинные черные волосы и оливковая кожа. Высокая синьорина Ренци распахнула свое бежевое шерстяное пальто, спасаясь от жары; она застыла перед столиком, и Джек подумал, что она прекрасно сознает, какое воздействие оказывают на проходящих мужчин ее длинные волосы и роскошная фигура. Она часто улыбалась, ее глаза постоянно двигались, девушка оценивающе поглядывала на людей, потягивающих напитки. Иногда она наклоняла голову, и ее волосы свободно свисали набок. Наверняка, подумал Джек, какой-нибудь поклонник сказал ей, что эта маленькая хитрость волнует мужчин, после чего привычка укоренилась. Удлиненное, пышущее здоровьем лицо итальянки показалось Джеку самодовольным и неумным. Эффектная, бездушная самка, с неприязнью подумал он. Отрывистые музыкальные звуки, вылетавшие из ее горла, напоминали негромкое пение флейты. Девушка периодически облизывала кончиком языка уголок рта. Джек был уверен, что дома она репетировала перед зеркалом этот трюк, будивший чувственность и таивший в себе некое обещание.
Деспьер придвинул ей кресло, стоящее у соседнего столика; официант принес кресло для блондинки. Они непринужденно сели, и Джеку ничего не оставалось, как опуститься на свое место.
— Тебе есть о чем побеседовать с Фелис, Джек, — заметил Деспьер. — Вы занимаетесь одним делом.
— Которая из них Фелис? — грубовато спросил Джек.
— Я, — сказала блондинка. — Вы разочарованы, да?
Мисс Хенкен выдавила из себя улыбку.
— Она тоже дублирует фильмы, — пояснил Деспьер. — На английском.
— А…
«Знает ли Деспьер, что моя миссия в Риме — тайная, — мелькнуло в голове Джека. — Конечно, знает, — решил он, — просто сегодня Жан-Батист не в духе, он настроен против Делани и хочет насолить режиссеру».
— Я делаю это первый и последний раз в жизни, — заявил Джек, подумав, что Деспьер, наверное, не без какого-то тайного умысла ввел девушек в заблуждение относительно его основной профессии. — Вообще-то я зарабатываю на жизнь подделкой чеков.
— Не будь с девушками таким сердитым, Dottore. Они тебя обожают. Верно, девушки?
— Мистер Роял, — сказала итальянка по-английски, — на этой неделе я смотрела ваш фильм три раза. Я плакала как ребенок.
По-английски она говорила медленнее, чем по-итальянски, более резко, менее мелодично, ее голос уже не напоминал пение флейты; судя по акценту, она много общалась с американцами.
— Моя фамилия — не Роял, — сказал Джек, подумывая о бегстве, — а Эндрюс.
— Он ведет двойную жизнь, — заявил Деспьер. — В свободное от работы время подыскивает места для размещения пусковых установок.
Девушки вежливо, смущенно заулыбались.
— Я искала другие фильмы с вашим участием, — произнесла итальянка, склонив голову набок отчего ее волосы упали на плечо, — но оказалось, что никто не знает, где они идут.
— Они нигде не идут. Я не снимаюсь более десяти лет.
— Очень жаль, — с искренностью в голосе заметила синьорина Ренци. — Подлинно талантливых актеров очень мало, они должны работать.
— Я перерос эти забавы, — пояснил Джек. — Жан-Батист, позвони мне позже, и мы…
— Позже я буду занят, — произнес Деспьер. — Джек рассказывал мне о мистере Делани.
Он повернулся лицом к девушкам.
— О событиях столетней давности. Продолжай, Джек. Я уверен, девушки охотно послушают.
— В молодости, — заметила итальянка, — когда Делани делал эту картину, он был очень интересен.
— А сейчас? — спросил Джек.
— Я видела другие его ленты. — Девушка пожала плечами, как бы извиняясь. — Они скучноваты. В них много голливудского. Я не права?
— Не знаю, — сказал Джек.
«Похоже, в Риме мне придется постоянно заступаться за Делани», — подумал он.
— Теперь я редко хожу в кино, — добавил он, глядя на девушку с интересом.
Она была умнее, чем показалось Джеку вначале.
— Это произошло в Филадельфии в 1937 году, — напомнил ему Деспьер. — Ты играл в спектакле…
Джеку не нравилось присущее Деспьеру стремление делать из работы событие светской жизни; находясь в женском обществе, Деспьер, похоже, постоянно проявлял подобную склонность.
— Девушкам будет скучно.
— Я очень хочу услышать о Филадельфии тридцать седьмого года, — заявила светловолосая американка. — Мне исполнилось тогда десять лет. Это был лучший год моей жизни.
В ее сдержанной, печальной улыбке сквозило неприятное самоуничижение.
— А сколько лет было тогда тебе, cara mia?[14] — спросил Деспьер итальянку. — И где ты находилась в тридцать седьмом году?
