Брезач настоял на том, чтобы они пошли ужинать в «Пассето». Он никогда там не был, но слышал, что этот ресторан считается лучшим и, возможно, самым дорогим в Риме.
— Теперь я должен заботиться о престиже, — усмехнулся он, когда они садились в такси возле гостиницы. — Меня не должны видеть в какой-то старой дыре.
Днем Холт отвел Роберта в сторону и вручил ему конверт с сотней тысяч лир. Это на побочные расходы, тактично пояснил американец.
— Он не знает, — заметил Брезач, — что у меня есть лишь две расходные статьи — пища и жилье.
Когда они сели за один из столов переполненного людьми ресторана, Брезач обвел зал критическим взглядом.
— Вы заметили, что, когда римляне хотят создать атмосферу роскоши, они неизменно имитируют интерьер общественной бани? Итальянцы, — произнес Брезач, с неприязнью рассматривая сидящих за соседними столиками гостей, — самые красивые люди на земле. До тех пор, пока не разбогатеют.
— Будь осторожен. Теперь ты начал работать и, вероятно, когда-нибудь станешь богатым.
— Нет, — возразил Брезач. — Я уже решил, как поступлю, если получу много денег. Промотаю их немедленно. Останусь бедным и худым. Никто еще не создал ничего стоящего, располагая большим счетом в банке.
— Ты правда веришь в это?
— Отчасти. — Брезач усмехнулся.
В ресторане появился Макс, он тер руки, согревая их, вид у него был смущенный. Он шел вдоль прохода между столами, ища глазами Брезача. Макс, как всегда, был в своем толстом пиджаке, с шерстяным шарфом на шее. Брезач помахал рукой, и Макс направился к их столу.
— Вы не возражаете, если Макс поужинает с нами? Сегодня у меня праздник — отмечаю первый шаг, сделанный мною. Макс должен в этом участвовать.
— Конечно, — согласился Джек.
Макс застенчиво улыбнулся и, пожав руки Джека и Брезача, сел за стол.
— Вы видели образцы блюд при входе возле бара? — удивленно произнес он. — Неужели кто-то ест это каждый день?
— Отныне, Макс, — сказал Брезач, — вы будете так питаться ежедневно. Вы станете толстым и безобразным.
— Надеюсь, так оно и получится, — улыбнулся Макс. — От природы я обжора.
Брезач заказал блюда для всех троих, внимательно разглядывая меню, пока официант стоял рядом.
— Я разочарован, — заявил парень. — Я думал, здесь все гораздо дороже.
Он попросил принести устриц под белым вином, fettuccini[56] с трюфелями, фазана, начиненного виноградом, а также бутылку «Бардоло».
— Вы видите, — обратился Роберт к Джеку, — я немедленно претворяю мои экономические теории в жизнь.
Но когда подали пищу, Брезач почти ничего не съел, он лишь ковырялся в тарелках, пробуя блюда. Макс же глотал еду с жадностью. В середине обеда Брезач вдруг встал:
— Извините меня. Я скоро вернусь.
— Его снова тошнит. — Макс обеспокоенно покачал головой. — Это началось прошлым вечером, когда вы сообщили ему новость, и продолжалось днем. Роберт сказал мне, что подобное происходило с ним в школе перед каждым экзаменом.
— Сегодня он и в самом деле держал экзамен, — произнес Джек. — И получил высокую оценку. Он весь день казался самым спокойным человеком в Риме.
— Я уже говорил вам, он необыкновенный парень. Он потрясающе владеет собой. — Помолчав, Макс добавил: — Иногда. — Он пожал плечами. — До встречи с Робертом я считал, что у всех американцев стальные нервы.
Брезач вернулся. Он был очень бледен, на лбу у него выступила испарина. Роберт заказал для всех кофе, французское бренди и толстые сигары.
— Сегодня, — произнес он, — мы должны попробовать все. Кажется, Бисмарк сказал, что человек не должен умирать, не выкурив сто тысяч хороших сигар. Мне предстоит выкурить еще немало.
Брезач откинулся на спинку диванчика; сигара казалась слишком крупной для его худого, узкого, мальчишеского лица.
— Я стараюсь изо всех сил выглядеть толстым и самодовольным, чтобы в следующий раз, когда я приду сюда, официант был со мной почтителен. А теперь, Джек, поговорим о деле. На какие жертвы вы готовы пойти, чтобы сделать из картины Делани нечто приличное?
— На весьма серьезные. Хорошие результаты принесут сейчас Делани больше пользы, чем кислород, которым он дышит.
— Совершенно верно, — подтвердил Брезач. — Вы попросите Холта и Тачино дать нам еще одну сверхплановую неделю на съемки Стайлза и Барзелли?
— Это обойдется в кругленькую сумму, — осторожно заметил Джек, — все сроки и так прошли… Нужны очень веские аргументы. Они у тебя есть?
— Во-первых, я хочу, чтобы Стайлз сам озвучил свою роль. После того, что он продемонстрировал сегодня… Послушайте, Джек, мне кажется, я могу говорить с вами откровенно. У вас немало пороков, но тщеславием вы, кажется, не страдаете…
— Хватит ходить вокруг да около. Что у тебя на уме?
— Вечером я прослушал все сцены, которые вы дублировали за Стайлза, Джек. Вы сделали это неплохо, но все же недостаточно хорошо. Я не хочу вас обидеть, — быстро добавил Брезач. — Вы это понимаете?
— Понимаю. Я не обиделся.
— Вы уже не актер, — продолжил Брезач. — Вы умный, добросовестный человек, который вплотную приблизился к тому, чтобы стать актером, но все же не переступил черту. Я прав?
— Да, — согласился Джек.
— Но даже если бы вы были актером, вы — не Стайлз. Вы, разумеется, превзошли Стайлза, но лишь потому, что он был плох. Делани так закомплексовал несчастного пьяницу, что у Стайлза язык к нёбу прилипал.
— Что ты предлагаешь?
— Я предлагаю его разморозить, — Брезач выпустил густые клубы сигарного дыма. — Разморозить и одновременно излечить от алкоголизма.
— Каким образом ты собираешься сделать это?
— Я прочитал сценарий Шугермана, — сказал Брезач, как бы не расслышав вопроса. Он коснулся рукой папки, лежавшей на соседнем стуле. — Я заставил Хильду разыскать его для меня. Хотелось посмотреть, как выглядел материал до того, как Делани прошелся по нему своей рукой. Я надеялся отыскать там одну-две маленькие сцены, которые могли бы помочь Стайлзу…
— И что же ты нашел?
— Конечно, Делани все испортил, — сказал Брезач. — Я это обнаружил немедленно. Шугерман написал историю мужчины, а Делани увлекся Барзелли и все переиначил. Однако материал не допускает такого насилия. Отсюда все эти скучные сцены с Барзелли, где она расчесывает волосы, глядит в окно с грустным видом, раздевается, демонстрируя свои красивые ноги, словом, убивает фильм. А Стайлз по воле Делани меланхолично расхаживает в течение всей картины, словно святой Бернард, и твердит одно и то же: «Я люблю тебя. Мне грустно. Я люблю тебя…»
Брезач презрительно фыркнул.
— Я нашел в исходном сценарии то, что искал, и в большом количестве. Герой там половину времени пьянствует, постоянно смеется над самим собой, говорит обратное тому, что думает, ужасно обращается с девушкой и ненавидит ее сильнее, чем любит. Это хорошая роль, и Стайлз способен великолепно сыграть ее.
