Она холодно отвела его руки и, собрав все силы, всем своим крепким, пухленьким телом, весом в восемьдесят пять фунтов, бросилась на него и с размаху ударила по лицу. Затем повернулась и взлетела вверх по лестнице.
— Я убью его! — завопил Чарли в лестничный «колодец». — Убью этого скрипача голыми руками!
В ответ лишь хлопнула закрывшаяся дверь…
— Будьте любезны, — обратился Чарли к привратнику Джонсону, — передайте мистеру Гарольду Перселлу, что один приятель ждет его внизу. Ему будет приятно меня увидеть. Если, конечно, вас не затруднит.
Джонсон поехал вверх на лифте, а Чарли тем временем с мрачным удовлетворением оглядывал лица окружавших его восьмерых друзей, которых он привел с собой, чтобы те засвидетельствовали: месть осуществлена в соответствии с установленными правилами.
Гарольд вышел из лифта и приблизился к группе ребят, стоявших в коридоре; с любопытством оглядел их близорукими глазами. Они тоже на него смотрели: этакий чистенький, прилизанный очкарик, с длинными белыми пальцами.
— Привет! — Чарли отделился от группы, встал к нему вплотную. — Хотелось бы поговорить с тобой с глазу на глаз.
Гарольд все еще разглядывал окружившие его бессловесные фигуры, — в глазах нет и следа жалости, лишь жажда мести. Тяжело вздохнул, понимая, что ему грозит.
— Хорошо. — Открыл входную дверь и удерживал ее, покуда все мальчишки, один за другим, не оказались на улице.
До пустыря в следующем квартале все шли молча, эту тишину нарушали лишь нарочито тяжелые шаги секундантов Чарли Линча.
— Снимай очки! — приказал Чарли, когда они наконец достигли центра заброшенной площадки.
Гарольд снял, неуверенно оглядываясь, куда бы их положить.
— Давай подержу, — вежливо предложил Сэм Розенберг, главный подручный Чарли.
— Спасибо, — поблагодарил Гарольд, передавая ему на хранение очки; повернулся лицом к Чарли, редко, слепо моргая; встал в боксерскую стойку. — Ну что ж, давай!
Чарли глубоко дышал. Вот он, его враг, перед ним, — постоянно моргающий, подслеповатый, с тонкими руками музыканта, бледный… Весит, пожалуй, футов на двадцать меньше его.
Чарли почувствовал, как закипает в жилах кровь, как она его возбуждает… Тоже занял удобную боксерскую стойку и, сделав выпад, нанес противнику удар правой прямо в глаз.
Бой длился недолго, хотя дольше, чем Чарли ожидал. Гарольд продолжал боксировать, каждый раз натыкаясь на смертоносный заградительный огонь крепко сжатых кулаков Чарли — мощных, умеющих наносить самые чувствительные, самые жестокие удары.
Все лицо Гарольда было в крови, один глаз заплыл, разорванная рубашка пропиталась кровью, и она каплями стекала ему на штаны. Чарли твердо стоял на ногах, — даже и не думал увертываться от слабых ударов Гарольда или отражать их. Чувствовал, как его костяшки сдирают кожу на лице соперника, как они соприкасаются с его костями, с глазом, как его заливает кровь… Почти входил в раж от удовольствия, когда Гарольд, покачиваясь, обессиленный, падал на него всем телом, и обрушивал новый шквал ударов своих жестоких, безжалостных кулаков. Казалось, не только он сам, но и костяшки пальцев, и сухожилия сжатых кулаков, и даже ритмично работающие плечи получают удовольствие от беспощадной расправы.
Время от времени Гарольд глухо стонал — когда Чарли, устав от ударов в голову, переходил к ударам хуком в живот. Если не считать этих стонов, бой, в общем, проходил в полной тишине. Все восемь приятелей Чарли спокойно, как истинные профессионалы, наблюдали за поединком, не делая никаких замечаний, не выражая никаких эмоций. Равнодушно смотрели на Гарольда, когда он, наконец, рухнул на землю. Нет, он не потерял сознания, но был настолько измочален, что уже не мог пошевелить и пальцем. Лежал, растянувшись во весь рост на земле, уткнувшись окровавленным лицом в грязь и гальку пустыря.
Чарли стоял над поверженным врагом, тяжело дыша; сжатые, окровавленные кулаки приятно дрожали. Как он счастлив, что вот это слабое, ненавистное ему, хрупкое создание беспомощно лежит на земле, лицом в ней, грязной, истоптанной, только искренне сожалеет, что удовольствие от избиения этой хлипкой фигуры уже прошло. Он молча ждал, покуда Гарольд не зашевелился и сказал, не отрывая лица от земли:
— Ладно, этого довольно. — Кое-как поднял голову, с усилием сел, потом с помощью дрожащих рук встал на ноги, шатаясь из стороны в сторону, не в состоянии прижать руки к туловищу — не слушаются и ужасно трясутся… Все же он удержался на ногах, спросил:
— Не вернете ли мои очки?
Молча Сэм Розенберг, главный подручный Чарли, отдал ему очки. Гарольд, на ощупь, дрожащими руками наконец водрузил их на нос. Чарли разглядывал его, — эти абсолютно целые очки как-то не вязались с разбитой вдребезги физиономией. Неожиданно Чарли осознал, что плачет.
Он, Чарли Линч, победитель более чем в пятидесяти свирепых боях, не пролил и слезинки с тех пор, как его отшлепали в четыре годика (о слезах, когда стоял с Кэтрин, он забыл); а сейчас горько плакал и ничего не мог с собой поделать. Рыдания сотрясали все тело, горячими слезами выжигало глаза. Плача, он вдруг вспомнил, что рыдал на протяжении всего боя, с того момента, как нанес свой первый удар противнику, правой в глаз, — рыдал до последнего момента, когда тот, выбившись из сил, повалился на землю, лицом вниз, прямо в грязь.
Чарли смотрел на Гарольда: глаз заплыл, нос распух, свернут на сторону, волосы влажные, грязные, спутались от пота; во рту запекшаяся кровь и земля, но лицо… Лицо его, повинуясь несломленному духу, спокойно, безмятежно, на нем не дрогнул ни один мускул… Гарольд не плачет… И Чарли, горько рыдая, знал заранее — не будет плакать и после, и он, Чарли Линч, ничего не сможет сделать, чтобы добиться его слез.
Гарольд глубоко вздохнул и еле-еле, не сказав ни слова, поплелся домой.
Чарли смотрел ему вслед — хрупкий, избитый, изуродованный, еле переставляющий ноги мальчишка, далеко не герой, — и слезы все лились из его опухших, красных глаз. Вскоре эти ручейки заслонили от его взгляда фигуру Гарольда — она исчезла.
