ней рядом, положив голову ей на плечо.
— Виски, — сонно произнесла она. — И почему только у людей столько предрассудков в отношении этого напитка? Какой восхитительный аромат. Ты хорошо поработал, дорогой?
— Неплохо, — ответил он, чувствуя прикосновение ее прохладных волос к лицу.
— Угу, — сказала она, засыпая.
Он лежал с открытыми глазами, нежно обняв ее, чутко прислушиваясь к приглушенным звукам, доносившимся до него снизу, с улицы. «Боже, храни нас от всевозможных несчастий, — подумал он, — и научи понимать истинную природу всех городских звуков вокруг нас».
Год на изучение языка
— La barbe!1 — сказала Луиза. — Как можно выносить такую вонь? — Она сидела на полу, сложив ноги и опершись спиной на книжную полку, от ее голых ступней, высовывавшихся из джинсов, дурно пахло потом. На нос она нацепила очки в тяжелой оправе из черепашьего панциря, которые всегда надевала при чтении, и, перелистывая страницы книги, лежащей на коленях, жевала миниатюрные пирожные эклер из маленькой коробки, стоявшей рядом с ней. Луиза вот уже год изучала французскую литературу в Сорбонне, но в данный момент читала «Гекльберри Финна» во французском переводе. Французская литература, признавалась она, производила на нее угнетающее впечатление, и она всегда скучала по пряному запаху вольной Миссисипи. Она приехала из Сент-Луиса, а на вечеринках от нее часто слышали, что Миссисипи — это Богиня-Вода всей ее жизни. Роберта не вполне понимала, что она имела в виду, но в глубине души такое заявление производило на нее глубокое впечатление своей мистикой, свойственной сердцевине Американского континента, как и ее отчаянная смелость, объясняемая самообразованием. У нее, Роберты, насколько ей известно, никогда в жизни не было Матери-Воды.
Роберта сидела у мольберта посередине большой темной комнаты, в которой царил полный беспорядок. Они жили в ней вдвоем вот уже восемь месяцев с того времени, как приехали учиться в Париж. Роберта работала над длинным полотном для парижских витрин, стараясь преодолеть влияния Шагала, Пикассо и Жоана Миро1, и все эти влияния овладевали ею, сбивая с толка, в различные периоды одного только месяца. Ей было всего девятнадцать лет, и она страшно волновалась из-за своей восприимчивости других стилей живописи и других художников, и поэтому всегда старалась смотреть другие картины как можно реже.
Луиза поднялась с пола медленно, изящно и грациозно, как лебедь, слизывая остатки эклера с пальцев, приводя в волнообразное движение свои блестящие черные волосы. Подойдя к окну, она настежь распахнула его и сделала несколько нарочито шумных глубоких вдохов, втягивая в легкие сырой полуденный парижский зимний воздух.
— Я опасаюсь за твое здоровье, — сказала она. — Могу держать пари, если кому-то в голову придет провести исследование, то они непременно придут к выводу, что в истории половина художников умерли от силикоза1.
— Это шахтерская болезнь, — отозвалась Роберта, продолжая спокойно работать над своим полотном. — Эта болезнь от скопления в легких пыли. А какая пыль в масляных красках?
— Ладно, — сказала Луиза, не желая уступать подруге. Она посмотрела из окна третьего этажа вниз, на улицу. — Его можно было бы назвать и красивым, — сказала она, — вот только бы ему постричься.
— У него прекрасные волосы, о чем ты говоришь? — возразила Роберта, с трудом подавляя в себе импульсивное желание подбежать к окну. — В любом случае, сейчас все ребята носят такие прически.
— Все ребята, — мрачно повторила за ней Луиза. Она была на год старше Роберты и у нее уже были две любовные связи с французами, которые, по ее собственным словам, завершились для нее полной катастрофой, и теперь она пребывала в дурном настроении, переживая болезненный рефлексивный период.
— У тебя с ним свидание? — спросила она.
— Да, в четыре, — ответила Роберта. — Он повезет меня на правый берег Сены. — Она рассеянно тыкала кистью по полотну. Мысль о том, что Ги рядом, мешала ей сосредоточиться на своей работе.
Луиза посмотрела на часы.
— Сейчас только три тридцать, — сообщила она. — Надо же, какая любовь!
Роберте не нравились ироничные нотки в голосе Луизы, но она не знала, как ей с этим бороться. Ей так хотелось, чтобы Луиза сохранила свою заумь для самой себя. Мысль о Ги заставила Роберту трепетать, ее словно било электрическим током, и она начала мыть кисти, понимая, что в таком возбужденном состоянии работать нельзя.
— Ну и что он там делает? — спросила она, стараясь казаться как можно равнодушнее.
— Он вожделенно изучает витрину мясной лавки, — сказала Луиза. — У них сегодня там деликатес. Вырезка. Семьсот пятьдесят франков — кило.
Роберта почувствовала легкий укол разочарования. Уж если он оказался рядом, то было бы куда приятнее, если бы он вожделенно взирал на нее, а не на витрину.
— Какая все же невыносимая эта мадам Рюффа, просто ужас! — сказала она. — Не позволять никому приходить к нам!
Мадам Рюффа была их домовладелицей. Она жила с ними в одной квартире, кухня и ванная комната были общими. Маленькая толстая женщина, которая с трудом влезала в свои платья с потрескивающими от ее полноты поясами, втискивала свои груди в узкие лифчики, чтобы они у нее не висели, а торчали, и при этом обладала очень неприятной привычкой врываться к ним в комнату без стука. Она оглядывала их своими бегающими, недоверчивыми глазками, словно подозревая, что жилички намерены испортить ее покрытую пятнами камчатную ткань1 на стенных панелях или контрабандой привести к себе на ночь недостойных молодых людей.
— Ах, Луиза, — сказала Роберта, — почему ты всегда хочешь казаться такой… такой разочарованной?
— Потому что я на самом деле разочарована, — ответила Луиза. — То же очень скоро будешь испытывать и ты, если будешь продолжать вести себя в том же духе.
— Ни в каком духе я себя не веду, — возразила ей Роберта.
— Ха!
— Что значит твое «ха»?!
Луиза не удостоила ее ответом. Она еще дальше высунулась из окна и на ее лице появилось критическое, разочарованное выражение.
— Так сколько ему лет, говоришь?
— Двадцать один.
— Он набрасывался на тебя? — спросила Луиза.
— Конечно нет.
— В таком случае, ему не двадцать один. — Луиза, оторвавшись от окна, пошла через комнату к своему прежнему месту. Опустилась на пол перед коробкой с оставшимся единственным микроскопическим пирожным и, прислонившись к книжному шкафу, снова взяла в руки французский перевод «Гекльберри Финна».
— Послушай, Луиза, — сказала Роберта, надеясь, что голос ее звучит довольно сурово и вполне убедительно. — Я не намерена вмешиваться в твою частную жизнь и буду тебе весьма признательна, если и ты последуешь моему примеру…
— Просто я хочу, чтобы ты помнила о моем личном опыте и не обожглась, — ответила Луиза с набитым пирожным ртом. — Моем горьком опыте. К тому же я обещала твоей матери присматривать за тобой.
— Забудь о моей матери, прошу тебя. Одна из причин, объясняющих мой приезд во Францию, — это как раз желание быть подальше от нее.
— Думаю, на свою голову, — оценила ее шаг Луиза, щелчком переворачивая страницу. — Всегда нужно полагаться на подругу. Она не подведет.
