французы. Может, и мне, глядя на них, стать такой же?
— Как ты думаешь, я — цельный человек? — спросил ее Ги.
— Очень. Именно эта черта мне больше всего нравится в тебе.
Ги задумчиво кивнул в знак согласия. Его черные большие глаза с густой бахромой черных ресниц засияли.
— Послушай, ты американка, — сказал он, — ты станешь прекрасной женщиной, просто супер… И я еще тебя никогда не видел такой красивой. — Он, наклонившись к ней, поцеловал ее в щеку, еще холодную с улицы.
— Какой приятный денек! — сказала она.
Они пошли в кино, чтобы посмотреть какой-то фильм, который, как слышал Ги, был очень хорошим, после сеанса — в бистро на левом берегу, чтобы пообедать. Роберта хотела съездить домой, чтобы оставить там портфель и переодеться, но он запретил ей это делать.
— Сегодня вечером, — сказал он с таинственным видом, — у меня нет настроения выслушивать отзывы о себе от твоей подруги Луизы.
Когда они подходили к кинотеатру, то повсюду пестрели большие афиши-предупреждения — детям до восемнадцати лет смотреть этот фильм нельзя, и ее смутил ироничный взгляд билетера, когда они проходили мимо него. Как она жалела, что не захватила с собой паспорт, чтобы утереть ему нос, — ей уже за восемнадцать! Роберта без особого интереса смотрела на экран. Фильм был ей непонятен, ей всегда было трудно понимать французский, когда на нем говорят в кино, по радио или телевидению. Обычные продолжительные постельные сцены, когда обнаженная пара молодых людей долго о чем-то болтает, все слишком эротично и слишком откровенно, по ее мнению. Она просидела большую часть сеанса с закрытыми глазами, вспоминая и чуть приукрашивая события сегодняшнего дня; даже позабыла, что рядом с ней сидит Ги, который напоминал ей о себе, то и дело поднося к губам ее руку и нежно целуя ее пальчики, один за другим, причем делал это в необычной манере и в самые драматические моменты действия.
Во время обеда он вел себя с не меньшей странностью. Он подолгу молчал, что было ему совсем несвойственно, смотрел на нее в упор через столик, и от этого его намеренно сверлящего взгляда ей становилось не по себе, и приходилось ерзать на своем стуле. Наконец, когда принесли кофе, Ги, откашлявшись, протянул к ней через стол обе руки. Взяв ее ладони, он, стараясь подражать ораторскому искусству, выспренно сказал:
— Все. Я решил. Время созрело. Мы наконец достигли этого неизбежного момента.
— О чем это ты? — нервно спросила Роберта, видя, что бармен в холле маленького пустого ресторанчика не спускает с них любопытных глаз.
— Просто мне хочется говорить так, как говорят взрослые, — пояснил он. — Сегодня ночью мы станем любовниками.
— Тс-с-с… — Роберта озабоченно поглядела в сторону бармена. Она быстро выдернула свои руки, спрятала их под стол.
— Больше я не могу жить без тебя, — пылко сказал он. — У меня есть ключ от квартиры приятеля. Он уехал в Тур, чтобы навестить свою семью. Его сегодня ночью не будет. Это рядом, за углом.
Роберте не нужно было и притворяться, что такое предложение Ги ее не шокировало. Как и все девственницы, приехавшие в Париж, она в глубине души была убеждена, что ей уже не придется возвращаться домой в том целомудренном состоянии, в котором приехала сюда. От такой идеи можно было приходить в восторг, ожидать неизбежного с нетерпением или отказаться от нее, но все равно, рано или поздно, такое должно случиться. В любое другое время за эти три месяца знакомства с ним она могла бы понять настроение Ги и принять его предложение. Даже сейчас ей понравилось, с какой откровенностью, стараясь не уронить ее девичьего достоинства, он это сделал. Но то же чувство суеверия, которое терзало ее сегодня днем в галерее и помешало рассказать Ги о двух акварелях, теперь снова охватило ее с новой силой. Как только судьба ее двух картин прояснится, она подумает о предложении Ги, сделанном ей столь откровенно. Но не раньше. Сегодня этого не будет еще и по другой причине. Даже если это случится и от судьбы никуда не уйдешь, то она была уверена в одном: никогда не согласится на первую физическую любовь, когда на ней — джинсы.
Она покачала головой, еще больше раздражаясь от того, что вся вспыхнула, — ее щеки и шея горели огнем. Она опустила глаза на тарелку, не могла больше смотреть на Ги — ее заливала пунцовая краска.
— Нет, прошу тебя, только не сегодня.
— Почему же? — спросил он.
— Это… так неожиданно…
— Ничего себе неожиданность, — громко воскликнул он. — Мы с тобой видимся почти каждый день вот уже три месяца подряд. Разве ты к этому не привыкла?
— Я ни к чему не привыкла, и ты это отлично знаешь, — резко возразила она. — Прошу тебя, не будем больше говорить об этом. Я твердо сказала: только не сегодня.
— Но у нас квартира только на сегодняшнюю ночь, — настаивал Ги. — Мой приятель не будет торчать в Туре целый год. — У него было такое кислое, такое мученическое лицо, что впервые Роберта за все время их знакомства вдруг поняла, что он нуждается в утешении. Она, наклонившись к нему, нежно похлопала его по руке.
— Ну, не нужно кукситься, — сказала она. — Может быть, только в другой раз.
— Хочу тебя предупредить, — сказал он, стараясь не терять своего мужского достоинства. — В следующий раз ты будешь приставать ко мне, а не я.
— Хорошо, — быстро ответила она, — буду, — чувствуя одновременно и облегчение и досаду из-за такого быстрого его согласия. — А теперь заплати по счету. Мне завтра утром рано вставать.
Позже, лежа в своей узкой кровати на комковатом матраце под тяжелым стеганым одеялом, она никак не могла уснуть. Слишком возбуждена. «Ну что за день, — думала она. — Я становлюсь художницей. Уже на грани. И я становлюсь женщиной. Тоже на грани». Она хихикнула от выспренности своих фраз и обняла себя под одеялом. Она была очень довольна гладкостью своей кожи. Если бы Луиза не спала, она бы ей во всем призналась. Но Луиза крепко спала в своей постели у противоположной стены в своих бигуди, все ее лицо было жирно смазано кремом от морщин, которые явно не появятся в ближайшие двадцать лет. С сожалением Роберта закрыла глаза. Как ей хотелось, чтобы сегодняшний день никогда не кончался!
Два дня спустя, когда она вошла в свою комнату, включила свет, то увидела на своей кровати письмо, присланное по пневмопочте. Уже смеркалось, и в квартире было холодно и пустынно. Луизы дома не было, и в кои веки на наблюдательном пункте в салоне мадам Рюффа не оказалось. Так что ее никто не видел, когда она прошла по холлу к своей двери. Она вскрыла письмо.
— «Дорогая мисс Джеймс, — прочитала она. — Немедленно свяжитесь со мной. У меня есть для вас важное сообщение». И подпись — Патрини.
Роберта посмотрела на часы. Пять вечера, Патрини еще мог быть в своей галерее. Чувствуя, как у нее заколотилось сердце, как у нее кружится голова, она снова через холл прошла в салон, где стоял телефон. Когда мадам Рюффа куда-нибудь выходила по своим делам, она запирала диск на крошечный замочек, но все же был какой-то, пусть незначительный, шанс, что на этот раз она забыла это сделать. Нет, мадам Рюффа ничего никогда не забывала. Телефон был на замочке. «Негодная старая сука!» — трижды в сердцах повторила Роберта. Она пошла на кухню, нет ли там горничной. На кухне было темно, и Роберта вдруг вспомнила, что у нее сегодня выходной.
— Ах, ну и Франция, — воскликнула она. — Будь ты проклята!
Она вышла из дома и поспешила к кафе на углу, где был платный телефон. Но там, в телефонной будке, как назло, стоял какой-то мужчина с портфелем в руках и с унылым выражением на физиономии что- то записывал на листе бумаги и одновременно что-то говорил в трубку.
Из того, что ей удалось понять, этот тип с портфелем говорил о какой-то сложной сделке относительно установки водопроводных труб. Он и не думал заканчивать. Ну и город, этот Париж, с досадой плюнула Роберта. Здесь все висят на телефонах часами, и днем и ночью. Она, конечно, была неправа.
Она снова посмотрела на часы. Четверть шестого. Патрини закрывает в шесть. Роберта вернулась в бар, заказала себе стакан красного вина, чтобы успокоить взвинченные нервы. Потом придется пожевать жвачку, чтобы отбить запах вина изо рта. У нее на семь намечена встреча с Ги, и ей придется выслушать долгую и нудную нотацию, если он только почувствует, что она выпила. В баре было полно работяг из
