— Мне не нужна фотография братьев Калониусов, — сказал Лавджой, пытаясь вернуть «Зеро» открытку.
— Никак нельзя, пожалте. — Тень новой печали промелькнула на лице номера «Зеро», такая быстрая, как взмах крыльев летучей мыши, и он тут же заложил руки за спину, чтобы лишить Лавджоя любой, даже самой случайной возможности всучить ему обратно фотографию.
— Вы ее взяли- все. Четыре пиастра, пожалте… — Какое у него упрямое, отчаянное, смуглое лицо под этим сияющим на солнце лысым черепом!
Ничего не поделаешь. Лавджой вытащил из бумажника четыре пиастра и отдал их номеру «Зеро». Тот молча их взял и направился к следующему клиенту. Лавджой аккуратно засунул фотографию в бумажник. Со следующим клиентом у «Зеро» тоже начались препирательства, но Лавджой заметил, что артист получил все же свои четыре пиастра. На лицах владельцев фотографий братьев Калониусов, сидевших за столиками в кафе, блуждало мрачное, не обещавшее ничего хорошего выражение. Опасаясь насилия, Лавджой поспешил вниз по улице. Для чего ему ввязываться в ссору, для чего принимать участие в том, что он всегда считал неизбежным столкновением между Востоком и Западом, причем Запад был куда лучше вооружен.
— Четыре пиастра, пожалте, — снова услыхал он свистящий, настойчивый голос за спиной, когда подходил к франко-сирийскому кафе.
К столику на террасе были прислонены все три велосипеда, а двое братьев Калониусов сидели, все еще в поту, и пили пиво.
— Ролан, — громко гудел Сен Клер, — если ты еще раз наступишь мне на ухо, я сломаю тебе лодыжку.
— Издержки профессии, понимаешь? — сердито заорал на него Ролан.
— Не нужны мне твои проклятые издержки профессии! — Сен Клер, наклонившись над столиком, с ненавистью уставился в глаза брата. — Нужно смотреть, куда ты ставишь свою ногу, будь она трижды проклята!
Обезьяна дернула его за штанину, и Сен Клер расплескал из кружки пиво. Эта шалунья тут же ловко забралась на сиденье велосипеда, и оба брата, добродушно рассмеявшись, заказали себе еще по кружке.
— Прошу простить меня, джентльмены, — сказал, подходя к ним, Лавджой.
— Если ты американец, — сказал девяносто шестой, — то присаживайся.
— Да, я американец.
— Садись! — Номер девяносто пять, махнув рукой бармену, заказал еще пива. — Ну, я так и подумал, когда увидел тебя. Хотя, конечно, трудно что-нибудь разобрать, стоя на голове. — Он радушно засмеялся и подтолкнул локтем Лавджоя, по-видимому полагая, что отколол скабрезную шутку.
— Ну, что ты скажешь о нашем представлении? — спросил девяносто шестой.
— Чрезвычайно…
— Никто еще ничего подобного на велосипеде не делал, — перебил его девяносто пятый. — Мы с братом презираем все законы тяготения. — Где, черт бы тебя побрал, наше пиво? — завопил он по- французски маленькому, смуглому официанту, который тут же сорвался с места.
— Какой милый все же городок, — сказал девяносто шестой. — Ну-ка повтори, как он называется?
— Алеппо, — сказал Лавджой.
— Алеппо, — повторил девяносто пятый. — Он лежит далеко в стороне от нашего маршрута?
— А куда вы едете? — поинтересовался Лавджой.
— В Китай, — ответили ему братья в один голос. — Где же, черт подери, наше пиво? — Их разъяренные громкие голоса звенели над столиками, заставляя всех официантов носиться с такой скоростью, с какой они никогда здесь не перемещались за последние пятнадцать лет.
— Ну… — начал Лавджой.
— Меня зовут Сен Клер, — сказал девяносто шестой. — Сен Клер Калониус. А это — Ролан.
Они пожали ему руку с такой силой, что она онемела.
— Меня зовут Стэнфорд Лавджой.
— Какого черта ты здесь делаешь? — спросил Сен Клер.
— Служу при миссии.
— Много крошек в городе? — спросил Ролан, озираясь, по-видимому, будучи сильно сексуально озабочен.
— Что-что?
— Крошек. Крошек.
— Ах, да, — «врубился», наконец, Лавджой. — Здесь есть молодые девушки, но у них очень строгие матери. Типичный французский стиль.
— Для чего только мы уехали из Каира, никак не пойму! — вздохнул Ролан.
— Но все равно муж этой гречанки вот-вот должен был вернуться, в любом случае, — успокаивал его Сен Клер. — А мне нравится этот городок. Как, ты сказал, зовут…
— Лавджой.
— Да не тебя, Стэнфорд, а город.
— Ах, прошу простить, — Лавджой, попав под перекрестный огонь этой громовой беседы, немного ошалел. — Алеппо.
— Здесь вообще-то что-нибудь происходит?
— Ну, во время крестовых походов тут был…
— Я имею в виду по ночам.
— Ну, знаете ли, — ответил Лавджой, — я веду очень тихую, неприметную жизнь…
— Поставь пиво сюда, — приказал Ролан официанту на весьма приблизительном французском, — и тащи еще три кружки.
Они подняли кружки.
— За добрую волю, — предложил Сен Клер тост, как будто для него это было ритуалом, и оба брата громко засмеялись, одним глотком опорожнив половину кружки.
— Сирийское пиво, — сказал Сен Клер. — Пить можно. Но любого человека, причастного к производству египетского пива, должно немедленно казнить.
— А где этот сукин сын Ласло? — Ролан вглядывался в верхнюю часть улицы. — Сколько раз я говорил тебе, что он с первого взгляда мне не понравился.
— Да, он очень медлителен, — сказал Сен Клер. — Но он человек честный, только ужасно неповоротливый.
Лавджой сразу подумал об этом смуглом, худом человеке, который пытался силой заполучить по четыре пиастра от потомков этих так и не покоренных племен, сидевших за столиками в кафе. Ему хотелось что-то сказать, но он передумал и только еще отхлебнул из кружки.
— Послушай, Стэнфорд, — сказал Ролан, — ты себе представить не можешь, как приятно снова увидеть перед собой честное лицо американца.
— Багодарю вас, — сказал Лавджой, — очень рад быть…
— Во всех отелях в этой части мира, — с удивлением сказал Сен Клер, — полным-полно клопов. Ты даже не поверишь.
— У тебя, наверное, вилла, Стэнфорд, не так ли? — спросил Ролан. — В этих местах землю можно приобрести за бесценок. А обменный курс просто замечательный.
— Да, — сказал Лавджой, хотя не был уверен в том, с чем он сейчас соглашался.
— Как чудесно было бы остановиться снова в американском доме, — сказал Сен Клер. — Даже только на одну ночь.
— Вы же совершенно… — начал было Лавджой.
— Ах, наконец! Где же ты был, сукин сын! — перебил его Ролан.
Лавджой поднял голову. Перед ними стоял Ласло, весь в крови. Один глаз у него уже распух, зеленая футболка разорвана; на плохо развитой икроножной мышце на правой ноге зияли две глубокие рваные раны. Его смуглое лицо еще сильнее потемнело и стало еще более скорбным. От его маленького тела в
