— Скажите ему, что вы берете все свои слова назад, — продолжал беспощадно казнить его Эдди из- за стойки. — Скажите ему, что вы верите ему, что он на самом деле — выпускник Принстонского университета.
— Нечего меня учить и говорить за меня, Эдди, — огрызнулся Теренс, и вдруг голос у него стал таким, как у старой горничной. — Я вполне способен сам, без посторонней помощи, изъясниться.
— Что вы сказали, мистер? — спросил снова Маккул, поднимая на него свои моргающие глаза.
— Я ошибался, — сказал Теренс. — Теперь я убежден, что вы из Принстонского университета.
— На самом деле? — удивленно спросил Маккул.
— Да, убежден! — заорал прямо ему в лицо Теренс, наклонившись еще ближе к нему.
— К черту Принстон! — сказал Маккул. Он схватил обеими руками Теренса за лацканы пиджака, сильно тряхнул его. — И к черту тебя, братец, — он тряхнул его еще раз, посильнее.
Теренс так отчаянно отбивался от крепко держащих его рук Маккула, что чуть было не свалился на пол. Ему помешал прижатый к стене стул Маккула.
Уэбел пошел к ним, но девушка в зеленых чулках его опередила. И это после стольких выпитых «джибсонов», — удивился он ее живости. Она в одно мгновение оказалась рядом с ним. Мелькнула ее нога, и Уэбел не понял, что она сделала. Вдруг Теренс оказался на полу среди сигаретных окурков и лужиц пролитого пива.
— Послушай, Теренс, — мягко сказала девушка, — истинные джентльмены не трогают пьяниц, а я из их среды.
Теренс с ненавистью смотрел на нее снизу. На полу его узкий, безукоризненный костюм казался потрепанным и немодным.
Она помогла Теренсу подняться.
— Ты дала мне подножку, — сказал он обвиняющим тоном.
— Да, дала, Теренс, — спокойно ответила она, отряхивая сор с его костюма.
— Думаю, лучше нам пойти домой, — сказал Теренс, гневно поглядывая на окружающие его лица. — В этом месте пропал весь шарм.
— Но только не для меня, — сказала девушка. — Иди домой. И подари мне когда-нибудь колечко.
Теренс начал вытаскивать из кармана бумажник, но девушка оттолкнула его руку.
— Я сама заплачу, — сказала она улыбаясь, но ее улыбка, казалось, долетала сюда издалека, с Аляски.
Теренс огляделся. Эдди выбивал пробку из стеклянной пивной бутылки, весь поглощенный своим занятием. В четырех футах от него стоял Уэбел с недовольным видом, как человек, которого лишили удовольствия подраться. Парочка в третьей кабинке снова сцепила руки и, как прежде, сидела со своими двумя бутылками пива. Маккул затушевывал левую ножку Брижит Бардо.
— Ну, — сказал Теренс, словно такой звук предшествовал его важному политическому заявлению. Повернувшись, он вышел, громко захлопнув за собой дверь.
Его девушка села на свое место на высоком стуле у стойки, а Уэбел вернулся в свой угол. Наступила короткая тишина. Девушка, сбросив балетные туфли, стащила с себя сначала один чулок, затем другой. Уэбел не смог сдержать своего удивления.
— Ненавижу все эти вещи, — объяснила ему девушка. — Но Теренс постоянно твердит, что ему нравятся цыганки. Вот у него такое представление о цыганках, — зеленые чулки. И к тому же, — она хлебнула из стакана, — не верьте всей этой чепухе о Домингине и его выступлении в Сантандере. Я никогда не была ближе трех тысяч миль от Сантандера и никогда в жизни не видела боя быков. Весь этот вздор я прочитала в журнале. Три года назад летом Теренс побывал в Испании, и он не станет даже смотреть на девушку, если только она не говорит ему о «manoletiras» и о том великом дне, когда Хосе, как его там бишь, выступил в «альтернативе» против Миуры в Виттории. Ole! — Она хрипло рассмеялась. — Все лето в прошлом году я провела в Фар Рокэвей. Девчонки сейчас — дрянь. Знаете, почему они дрянь?
Она обращалась прямо к Уэбелу, и ему нужно было что-то ей ответить.
— Почему же? — спросил он.
— Потому что гуляют с подонками, — сказала девушка. — Они готовы на все, только чтобы в их квартире не прекращались эти проклятые телефонные звонки. — Она вдруг пропела все стихи песни «Старый Нассау», пропела сладким голоском, с большим чувством. Закончив, она сказала, не обращаясь ни к кому, просто так: — Я сказала ему, что училась в Антиохском колледже. Ха! Я так и не закончила даже среднюю школу Джеймса Мэдисона.
— Нельзя ли вас угостить, мисс? — спросил Эдди. — Вы помогли остановить это вторжение чужаков. Вы нанесли удар, удар в защиту демократии.
— Нет, благодарю вас, мистер Хольштейн, — сказала девушка, сворачивая свои чулки и убирая их в сумочку. — Эта маленькая девочка сегодня уже приняла достаточно джина. Пора в постельку, бай-бай, мистер Хольштейн.
Эдди дотронулся до бумажного пакета с двумя бутылками вина.
— Вам они не нужны? — спросил он.
— Почему же, мистер Хольштейн, конечно, нужны. — Она придвинула к себе пакет. — Я выпью это «шабли», которое все же, по-видимому, пить можно, завтра утром во время пикника на Западной Семьдесят четвертой улице. Нахожусь я всего на расстоянии шестидесяти пяти миль, — любая ворона может долететь, — от Йеля с его Кубком.
Она босиком направилась к двери.
— «Настрой свое сердце…» — напевала она чисто по-женски, с особой старательностью, проходя через дверь на улицу.
— Ночь — она и есть ночь, — сказал Эдди, покачав головой. Он повернулся к Уэбелу.
— Может, вам еще чего-нибудь?
— Кофе, Эдди, — ответил Уэбел.
— Еще кофе? — лицо его еще сильнее помрачнело. — Не забывайте участь Эдгара Уоллеса, — сказал он. И пошел, чтобы налить ему свежего кофе.
«Золотистый лютик» у края могилы
Она была удивлена, увидев Бордена в церкви. Она и не знала, что он — в Лос-Анджелесе. Только в одной газете было помещено такое сообщение: «Смерть бывшего сотрудника государственного департамента. Вчера ночью после продолжительной болезни в больнице в Санта-Монике скончался Уильям Макферсон Брайант. Он поступил на дипломатическую службу в 1935 году, занимал различные посты в Вашингтоне, Женеве, Италии, Бразилии и Испании. Вышел в отставку по состоянию здоровья в 1952. У супружеской четы детей не было. Его вдова под девичьим именем Виктория Симмонс работает редактором „Странички для женщин“ в нашей газете».
В церкви почти не было прихожан, так как у Брайанта, по сути дела, не было друзей, когда они с женой перебрались на Запад. Там стояла небольшая кучка людей, сотрудников газеты, которые пришли сюда, чтобы выразить свои соболезнования вдове. Так что Виктория сразу, без особого труда заметила Бордена. В этот хмурый, дождливый, ненастный день он сидел один в глубине церкви, возле самого входа, и его белокурую голову, конечно, нельзя было спутать ни с чьей другой. Рассеянно, слушая лишь вполуха то, что говорил священник, Виктория вдруг вспомнила тайную кличку Бордена, — они втроем называли его «золотистым лютиком».
В погребальном кортеже, приехавшем на кладбище, было всего два автомобиля, но Борден как-то ухитрился втиснуться во вторую машину и во время траурной церемонии стоял под дождем с непокрытой головой возле могилы. Виктория сразу заметила, что теперь он красит волосы, хотя если глядеть на него издалека, то он был все еще похож на парнишку с привлекательными, почти детскими чертами лица, а вблизи можно было заметить, что его лицо все в морщинах правильной формы, прямых, темноватых линиях, и кажется покрытым серым налетом усталости и переживаний из-за своего ненадежного положения.
Когда она скорбно отходила от могилы, прямая, стройная пожилая женщина с сухими глазами, в своем
