Кровь, с остатками виски, заструилась по ее лицу. Медленно, качнувшись раз-другой, она, не произнеся ни звука, свалилась на пол.
— Так тебе и надо!
Довольный Моллой уселся на свое место, с отбитым горлышком в руках. Сразу отрезвев, он разглядывал жену: казалось, она так удобно, свернувшись калачиком, устроилась на линолеуме… Кровь медленно сочится из-под затылка, образуя темную лужицу.
Поразмыслив, Моллой встал и пошел к телефону.
— Пришлите срочно «скорую»! — И тут же положил трубку.
Вернулся на кухню, снова сел за стол и, положив голову на руки, заснул.
Когда вошел врач, Моллой тут же проснулся; с интересом смотрел, как он перевязывает голову жены. Бесси пришла в сознание; веки ее сильно опухли; она безмолвно сидела на полу.
Наблюдая за работой врача, Моллой объяснял любопытным соседям, сгрудившимся у двери:
— Нечаянно упала бутылка — прямо на голову. Такая женщина! Не повезло ей — бутылка в голову угодила…
Молодой доктор, закончив с ней возиться, привычно, внимательно вгляделся в свою пациентку, потом — в ее мужа.
— Лучше доставить ее в больницу, — бросил он водителю. — Давай уложим на носилки.
Водитель начал было разматывать носилки, но Моллой широким жестом остановил его:
— Нет, дорогой, ничего такого не требуется. Не вижу никакой необходимости увозить мою жену из дома.
— Да вы только посмотрите на нее! — возразил доктор.
— Ничего из вашей затеи не выйдет, молодой человек! — стоял на своем Моллой. — Она чувствует себя неплохо и никуда отсюда не поедет. Не к чему устраивать зрелище для соседей. — И позвал ее: — Бесси! Бесси! Ну-ка, вставай, покажи им, что можешь стоять на ногах!
Она не двигалась. Просунув руки ей под мышки, он поднял ее. Она стояла, покачиваясь, в полубессознательном состоянии.
— Вот так, моя старая леди! — произнес Моллой. — Запомните: все члены нашей семьи — люди стойкие, выносливые. Какая женщина, а? Пример для всех! Ладно, увозите ее, доктор!
Врач «скорой», недоуменно покачав головой, повел Бесси к выходу; потом, осторожно поддерживая, вниз, по трем лестничным пролетам. Моллой наблюдал за ними с верхней площадки. А когда они скрылись за тяжелой входной дверью, повернулся к соседям.
— Какая женщина! Сколько в ней благородства! Бабушка уже! Сегодня годовщина нашей свадьбы, — хотите верьте, хотите нет. Двадцать шесть лет прошло с того дня… Невероятно! И гордая какая! Двадцать шесть лет назад во всем Бруклине красивее ее женщины не было. Годовщина у нас сегодня, да… Вот что: приглашаю вас всех пропустить по такому торжественному случаю по рюмочке! Только… эту бутылку не вернешь — разбилась… Подумать только — целая кварта!
И Моллой с самым серьезным видом вошел к себе, захлопнув дверь перед носом соседей. Поместился за кухонным столом, положил голову на руки и заснул безмятежным сном.
Клубничное мороженое с газировкой
Эдди Барнс печально глядел на пики высоких Адирондакских гор, которые, казалось, стали коричневыми под лучами жаркого летнего полуденного солнца. Слушая, как его брат Лоуренс разрабатывает пальцы на клавиатуре фортепиано, — раз-два-три-четыре-пять, — раз-два-три-четыре-пять, — он ужасно скучал по Нью-Йорку. Лежа на животе в высокой траве на лужайке перед домом, старательно облупливал обгоревший на солнце нос, мрачно уставившись на ошалевшего от жары кузнечика, что качался как на качелях на пожухлой былинке перед самым его носом; равнодушно протянув руку, поймал его.
— Гони-ка мед! — приказал вяло. — Гони мед, или тебе крышка…
Кузнечик сжался и лежал в его кулаке неподвижно, — видно, сейчас ему наплевать и на жизнь, и на смерть.
Эдди с отвращением отбросил зеленое насекомое в сторону. Кузнечик, будто не веря в свое освобождение, едва шевелясь полетел вперед, сделал круг — и вдруг устремился к той самой, излюбленной порыжевшей былинке, снова на нее опустился, потом повис на ней, раскачиваясь на легком, нежном ветру — опять перед самым носом Эдди. Эдди с тоскливым видом перевернулся на спину и уставился в высокое голубое небо…
Деревня! Ну для чего люди вообще сюда ездят… Что сейчас творится в Нью-Йорке: сколько шума и движения на бурлящих, нарядных улицах, выставляющих напоказ свое богатство; сколько неожиданных, веселых приключений; сколько можно проявить отчаянной, такой сладостной для души отваги, бегая между несущимися грузовиками, трамваями, детскими колясками…
Сколько там раздается радостных, сиплых звуков; сколько легкого, как ветерок, смеха у маленького, выкрашенного в красную краску магазинчика, где продают лимонный лед по три цента за двойную порцию — самое привычное угощение для мужчины в пятнадцать лет.
Эдди огляделся вокруг, снова перевел угрюмый взор на эти молчаливые, вечные гранитные горы. Ну что здесь хорошего — одни птицы и деревья, вот и все. Вздохнув, он поднялся с земли, неохотно расставаясь с такими приятными мыслями о где-то существующем далеком наслаждении, подошел к окну: Лоуренс, увлеченный своим занятием, все барабанил пальцами по фортепиано — раз-два-три-четыре- пять…
— Лоур-р-ренс! — позвал Эдди, — утроенная буква «эр» у него звучала как жуткое урчание в носоглотке. — Ну до чего же ты противный.
Лоуренс даже не поднял головы; пальцы тринадцатилетнего музыканта, по-детски пухлые, еще неуверенно находили правильные ноты — раз-два-три-четыре-пять… У него есть музыкальный талант, — уверенный в этом, мальчик всячески его лелеял: в один прекрасный день рабочие сцены выкатят на сцену Карнеги-холл громадный рояль; с важным видом он выйдет, отвесит слушателям вежливый поклон под взрыв аплодисментов и, отбросив элегантным жестом фалды черного фрака, сядет за инструмент и заиграет так здорово, что публика, и мужчины и женщины, — все будут плакать и смеяться, вспоминая свою первую любовь… А пока его пальцы бегают вниз и вверх по клавиатуре, добиваясь проворности, необходимой для великого дня в будущем…
Эдди надоело глазеть на брата — совсем помешался на своих упражнениях, — и он, вздохнув, побрел к углу дома: там полусонная ворона лениво склевывала семена редиски, — Эдди их три дня назад собственноручно высадил, просто от одолевшей его скуки. Швырнул в нее камнем, — она, даже не пискнув, взлетела и уселась на ветку дуба, ожидая, когда человек уйдет восвояси. Он поднял второй камень и запустил в птицу — та спокойно перелетела на другую ветку. Тут уж он начал заводиться — бросил кривую, толстую палку. Ворона проигнорировала и этот бросок. Разбежавшись и оторвав от земли одну ногу, точно как в кино Карл Хаббел, он с шипящим свистом, словно из пращи, выпустил третий камень по вороне — до нее не больше трех футов. Не проявляя никаких признаков нервозности, птица проковыляла по ветке дюймов шесть. Теперь уже в стиле Диззи Дина он со страшной скоростью запулил еще один камень — чудовищный бросок, но ворона даже головки не повернула. А ведь он выстрелил с такой потрясающей скоростью! Тогда Эдди нашел увесистый кругляш — то, что нужно, — и, как делают актеры-профессионалы, старательно вытер о задний карман брюк. Бросил осторожный взгляд через плечо — достаточно ли близко дичь. И вот он — как Хаббел, Дин, Мунго Феллер, Фаррелл Варнеки, Гомес Барнс1,- разбежавшись и подняв одну ногу, засветил по цели изо всех сил… Ворона лениво вспорхнула с ветки и, к великому его сожалению, улетела прочь.
Эдди вернулся к грядке, ногой отшвырнул мягкую свежевырытую землю. Посаженные им семена редиски лежали на месте, с ними ничего не произошло. Потрескавшиеся, непроклюнувшиеся, без признаков жизненной активности: ни всходов, ни корней, ни редисок — ничего! Стоит ли вообще в таком случае заниматься фермерством? Пакетик с семенами обошелся ему в дайм. Ну и что с ними в результате станет? Просто склюют вороны. А ведь он мог истратить свой дайм на что-нибудь другое, более приятное. Тем более
