Под знаком поворота на Девятую авеню, на Двенадцатой улице, у столба, на постаменте, ждали в темноте Чарли с доктором Страйкером.
— Я… я… — начал Страйкер; ему пришлось снова сглотнуть слюну, чтобы сказать несколько слов. — Интересно, придут ли они, — наконец с трудом вымолвил он шепотом, на одной ноте.
— Придут, куда они денутся, — откликнулся Чарли, не отрывая глаз от небольшого треугольника парка вверх по Двенадцатой улице, где она соединяется с Девятой авеню. — Сэлли — женщина мужественная, ей отваги не занимать. К тому же любит моего чокнутого братца, будто он не художник, а президент Соединенных Штатов и в нем соединились черты Ленина и Микеланджело. И вот он пошел на судно и ему выбили глаз.
— Он очень хороший человек — твой брат Эрнест. У него есть свои истинные идеалы. Мне очень жаль, что сейчас все это происходит вот с такими людьми, как он, — просто смотреть противно… Это не они?
— Нет, две девчушки из Христианского союза молодежи, он на углу.
— Каким он всегда был веселым человеком, — продолжал Страйкер, не переставая торопливо сглатывать слюну. — Всегда так заразительно смеялся; всегда знал, о чем говорит. До его женитьбы мы часто выходили вдвоем, и всегда наши девушки, и его и моя, кто бы они ни были, непременно все свое внимание уделяли только ему, все время. Я не возражал. Я люблю твоего брата Эрнеста, словно он мой младший брат. Прямо плакать хочется, когда вижу, как отрешенно сидит он за столом, прикрывая выбитый глаз и зубы, молча, не принимает никакого участия в разговоре, а лишь слушает, что говорят другие.
— Да, — согласился Чарли, — да. Послушай, Страйкер, почему бы тебе немного не помолчать, а?
— Прости, — заговорил еще быстрее врач, преодолевая сухость во рту, — я не хочу тебе мешать, беспокоить. Но я должен выговориться. В противном случае, если я буду долго стоять молча, — то могу вдруг от страха убежать отсюда и бежать не останавливаясь аж до Сорок второй улицы. Я не могу молчать в такой ответственный момент, извини.
— Черт с тобой, болтай! — великодушно разрешил Чарли, похлопывая друга по плечу. — Выкладывай немедленно все — все, что накипело на сердце.
— Я пошел на это только для того, чтобы помочь Эрнесту. — В темноте Страйкер прислонился спиной к столбу, стараясь унять дрожь в коленях, и продолжал, обрадованный поощрением со стороны Чарлза: — Я разработал тут одну теорию… Она заключается вот в чем: когда Эрнест узнает, что мы сделали с этим Лугером, он наверняка воспрянет духом, это станет для него чем-то вроде трамплина. Так я оцениваю психологическую сторону возникшей ситуации. Почему мы все же не захватили с собой какую-нибудь железку? Ну дубинку, нож, стамеску, кастет… — Он засунул обе руки в карманы пальто, чтобы его друг не видел, как сильно они дрожат. — Будет очень плохо, если мы все смажем… Как ты считаешь — плохо, если мы его упустим, а? Что скажешь, Чарли?
— Ша! — прошипел ему Чарлз.
Страйкер посмотрел на улицу. Там, в конце, показалась парочка.
— Это они! Сэлли, узнаю ее пальто. А рядом с ней этот негодяй, этот вшивый немец…
— Ша, Страйкер, ша!
— Как мне холодно, Чарли. А тебе? Теплая, кажется, ночь, а я…
— Да заткнись ты, ради Бога, наконец! — вспылил Чарлз.
— Мы с ним справимся! — прошептал Страйкер. — Да, Чарли, я, конечно, заткнусь, охотно заткнусь, Чарли…
Сэлли и Лугер медленно шли вниз по Двенадцатой улице. Лугер обнимал ее за талию, и их бедра все время соприкасались при ходьбе.
— Какой хороший фильм мы посмотрели! — журчал Лугер. — Обожаю Дину Дурбин1: как молода, свежа — просто конфетка. Очень похожа на тебя. — И широко улыбнулся Сэлли в темноте, крепче прижимая ее за талию. — Такая ма-аленькая, моло-оденькая девушка… Вот такие, как ты, мне очень нравятся. — Попытался ее поцеловать.
Сэлли увернулась.
— Послушайте, мистер Лугер… — обратилась она к нему, и не потому, что он ей нравился, а просто — он человек, безрассудный, ничего не подозревающий; к тому же сердце ее гораздо мягче, чем она предполагала.
— Я не понимаю по-английски, — отозвался Лугер, — ему так нравилась ее застенчивость на последнем этапе к цели.
— Благодарю вас за приятный вечер, — приходя в отчаяние, продолжала Сэлли; она останановилась на тротуаре. — Спасибо, что проводили до дома. Ко мне нельзя. Я соврала вам: я живу не одна.
Лугер засмеялся.
— Ах ты, маленькая, пугливая девочка! Как это мило! Вот за это я люблю тебя!
— Там мой брат, — продолжала Сэлли, не зная почему, — клянусь Богом, я живу с братом в одной квартире!
Лугер, грубо облапив ее, крепко поцеловал, поранив ей губы своими острыми зубами. Его сильные руки все глубже впивались в ее тело на спине. Она разрыдалась прямо ему в лицо, ей было больно, она чувствовала себя в эту минуту такой беспомощной. Он отпустил ее. Он смеялся.
— Пошли, — сказал он, снова прижимая ее к себе. — Пошли, мне ужасно хочется увидеть твоего брата, маленькая лгунья.
— Ладно, — сказала она, увидав, как из густой тени вышли Чарли со Страйкером. — Хорошо, не будем волынить. Пошли побыстрее. Как можно быстрее. Для чего терять понапрасну время?
Лугер весело смеялся. Он был счастлив.
— Ну вот, так-то оно лучше. Так и должна разговаривать рассудительная девушка.
Они медленно приближались к столбу на постаменте. Лугер все смеялся, рука его лежала у нее на бедре. Теперь он уверен, он скоро овладеет ею.
— Простите, — к ним подошел Страйкер, — как пройти к площади Шеридана?
— Ну вот, — Сэлли остановилась, — нужно…
Чарли с размаху нанес Лугеру сокрушительный удар, и, услышав обычный глухой звук, когда кулак опускается на лицо человека, испуганная Сэлли бросилась прочь. Чарли, держа ее спутника за отвороты пальто на груди одной рукой, другой обрабатывал его болтающуюся из стороны в сторону голову. Затем оттащил его в плотную тень к высокой железной изгороди и повесил за воротник пальто на пику одного из железных столбиков, чтобы было удобнее работать обеими руками. Страйкер, понаблюдав несколько секунд за расправой, с отвращением отвернулся в сторону Восьмой авеню.
Чарли работал методично, нанося короткие, точные, разящие удары, напрягая все мышцы своего двухсотфунтового тела спортсмена; голова Лугера беспомощно телепалась из стороны в сторону, билась о железные острия ограды. Он нанес три мощных удара прямо в нос, и в эти мгновения кулак его действовал как тяжелый молоток в руках плотника. Каждый удар сопровождался хрустом разбитой кости или треском разорванного хряща. Покончив с носом, приступил ко рту — бил по обеим челюстям обеими руками, покуда не выпали все зубы; разбитая челюсть отвисла, — в ней теперь была видна одна окровавленная мякоть, из которой больше не торчали зубы.
Чарли вдруг расплакался: слезы текли у него по щекам прямо в открытый рот, все тело содрогалось от рыданий, но кулаки работали безостановочно. Страйкер боялся повернуться к ним. Закрыв уши руками, он напряженно вглядывался в темноту — туда, где проходила Восьмая авеню.
Приступив к обработке глаза Лугера, Чарли заговорил:
— Ты подлец, ты негодяй! Ты падаль, паскуда, подлый негодяй! Будь ты проклят! — повторял он как безумный, не сдерживая ни рыданий, ни слез, нанося мощные удары кулаком по глазу правой рукой; он бил остервенело, в одну точку, разрывая плоть на лице, а кулак его после каждого удара окрашивался вязкой кровью, брызжущей из разбитой глазницы. — Ах ты, тупица, говнюк, бабник, сукин сын, негодяй! — И продолжал наносить удары правой только по одной цели — точно в разбитый глаз.
Неожиданно показалась машина: она ехала от порта по Двенадцатой улице, на углу притормозила. Страйкер вскочил на подножку.
— Давай, давай, двигай дальше, — угрожающе заговорил он, — проваливай, если тебе дорога жизнь! — И спрыгнул с подножки, глядя вслед быстро удаляющемуся автомобилю.
