Возвращение в Канзас-Сити
Эрлайн, открыв дверь в спальню, тихо прошла между кроватями-«близнецами». В тихой комнате слышалось лишь легкое шуршание ее шелкового платья. Шторы были опущены, и острые, тонкие лучи запоздалого полуденного солнца проникали лишь в одном или двух местах — через щели оконных рам. Эрлайн смотрела на спящего под двумя одеялами мужа. Его типичное, помятое лицо боксера, с разбитым носом, мирно покоилось на мягкой подушке, а волосы скучерявились, как у мальчишки, и он негромко похрапывал, так как дышал только через полуоткрытый рот; на лбу у него выступили крупные капли пота. Эдди всегда потел — в любое время года, везде, в любом месте. Но сейчас, заметив на нем привычный пот, Эрлайн вдруг почувствовала, что это ее раздражает.
Она стояла над ним, разглядывая его безмятежное лицо, по которому прошлась не одна кожаная перчатка. Присела на соседнюю кровать, все не отрывая взгляда от спящего Эдди. Вытащив из кармана носовой платок, поднесла его к глазам: сухие; подергала носом — и слезы как по заказу полились. С минуту она плакала тихо, почти неслышно, но вдруг разразилась обильными слезами и громкими рыданиями, дав себе волю.
Эдди зашевелился в кровати и, закрыв рот, повернулся на бок.
— Боже мой, — рыдала Эрлайн, — пресвятая Богородица!
Эдди давно проснулся и слушает ее — ей это отлично известно, как и ему самому. Но он довольно искусно притворялся, что спит; даже для пущей убедительности пару раз храпанул — так, для эксперимента.
Рыдания все еще сотрясали все тело Эрлайн, и косметика поплыла у нее по щекам, прокладывая две прямые дорожки. Эдди, вздохнув, повернулся к ней, сел в кровати, приглаживая обеими руками взлохмаченные волосы.
— Что случилось? Что с тобой, Эрлайн?
— Ничего-о!.. — рыдала она.
— Если все в порядке, — нежно произнес Эдди, — то почему же ты так горько плачешь?
Эрлайн промолчала. Теперь она рыдала не так громко, но с такой же горечью, с таким же отчаянием, правда, уже в тишине: по-видимому, загнала свое горе поглубже в себя. Эдди, вытерев глаза тыльной стороной ладоней, с тревогой глядел на темные, непроницаемые шторы — через них кое-где пробивались тонкие солнечные лучи.
— Послушай, Эрлайн, в доме шесть комнат. Если тебе охота поплакать, то нельзя ли для этой цели пойти в другую комнату? Не обязательно же в той, где я сплю.
Эрлайн совсем уж беспомощно уронила голову на грудь; волосы (выкрашенные в соломенный цвет в салоне красоты) упали ей на лицо — поза воплощенного трагизма.
— Тебе наплевать, — прошептала она, — абсолютно наплевать, когда я надрываю сердце… — Она комкала платочек, и слезы текли по запястью.
— Откуда ты взяла? — возразил он. — Наоборот, я всегда о тебе забочусь.
Эдди аккуратно отбросил покрывала, опустил ноги в носках на пол. Спал он в штанах и рубашке, и все изрядно помялось. Сидя на краю кровати, он покачал из стороны в сторону головой и шлепнул себе по щекам, чтобы окончательно проснуться. С несчастным видом глядел он на жену, сидевшую перед ним на другой кровати, на ее испачканные тушью щеки, сбившуюся прическу, опущенные на колени руки… Печаль, тоска сквозили в каждой ее черте, в любом невольном движении.
— Честно, Эрлайн, ты мне очень дорога! — Он пересел к ней на кровать, обнял ее. — Ну что с тобой, девочка! — бормотал он. — Успокойся!
Но она упрямо продолжала плакать, а ее округлые, мягкие плечи то и дело вздрагивали у него под рукой. Эдди все больше становилось не по себе. Исчерпав все свои приемы утешения, он сильно сжал ее плечо.
— Ну давай я положу малыша в коляску и погуляю с ним немного на улице. Пусть подышит свежим воздухом. Может, тебе станет лучше, когда мы вернемся, а?
— Нет, не станет! — капризно настаивала на своем Эрлайн, неподвижно сидя на кровати. — Мне больше никогда не станет лучше, никогда!
— Эрлайн, в чем дело?
— В ребенке. — Она, выпрямившись, смотрела на него в упор. — Если б ты только уделял мне столько же внимания, сколько ребенку…
— Я уделяю вам одинаковое внимание. Ты — моя жена, он — ребенок. Никакой дискриминации. — Эдди встал и принялся разгуливать по комнате в носках, хоть это и было неудобно.
Эрлайн не отрывала от мужа напряженного взгляда. Фланелевые брюки со стрелками и смятая рубашка не скрывали его выпирающих мощных мускулов.
— Тоже мне спящий красавец! — произнесла она с упреком. — Уставший чемпион, бегун на длинные дистанции! Утомился — и все время спит. И это мой муж!
— Вовсе я не все время сплю, ты преувеличиваешь! — запротестовал Эдди.
— По пятнадцать часов в день, — напомнила Эрлайн. — Как ты считаешь, это нормально?
— У меня сегодня утром была тяжелая работа, — ответил Эдди остановившись у окна. — Я провел шесть быстрых раундов. После этого надо хорошенько отдохнуть. Нужно копить энергию, попусту ее не транжирить. Ведь я уже не такой молодой, как мой соперник. Разве я не должен накапливать внутреннюю энергию?
— «Накапливать энергию»! — воскликнула Эрлайн. — Ты только и делаешь целый день, что накапливаешь энергию! Ну а что прикажешь делать твоей жене, когда ты находишься в процессе накопления этой самой внутренней энергии?
Эдди поднял штору на окне — комнату залило светом; Эрлайн стало, конечно, труднее плакать.
— У тебя должны быть друзья, подруги… — с надеждой предположил Эдди.
— У меня есть друзья.
— Так почему бы тебе не пообщаться с ними, не погулять?
— Они все живут в Канзас-Сити, — объяснила Эрлайн.
В спальне воцарилась тишина; Эдди надевал ботинки.
— Моя мать — в Канзас-Сити, обе сестры — тоже там. Братья учатся в средней школе в Канзас-Сити. А я торчу здесь — в Нью-Йорке, в Бруклине.
— Ты гостила в Канзас-Сити два с половиной месяца назад. — Эдди застегивал пуговки на рубашке и повязывал галстук. — Всего два с половиной месяца назад.
— Два с половиной месяца, если хочешь знать, достаточно большой срок, — заметила Эрлайн, вытирая расползающиеся по лицу черные следы и все еще плача. — Человек может и умереть за такой срок — два с половиной месяца!
— Какой человек? — удивился Эдди.
Эрлайн не ответила.
— Мама пишет, что соскучилась по ребенку, хочет видеть его. В конце концов, что тут противоестественного, если бабушка хочет видеть внука? Ну что в этом странного, скажи на милость?
— Нет, — признал Эдди, — ничего противоестественного я здесь не вижу. — Он быстро водил гребенкой по волосам. — Если твоя мама очень хочет видеть нашего малыша, то не скажешь ли мне, почему она сюда не приезжает? Почему?
— Судя по всему, мой муж убежден, что у них полно золотых слитков и еще они прирабатывают в своем Канзас-Сити, торгуя билетами в кино. — В обиженном голосе Эрлайн прозвучал едкий сарказм.
— Что-что? — переспросил Эдди, искренне озадаченный ее словами. — Что ты сказала?
— Разве мама может себе позволить совершить такую поездку? Разве ты не знаешь, что в нашей семье нет великих боксеров, получающих призы? Мне пришлось выйти замуж за такого, чтобы и в нашей семье был боксер. Боже ты мой! — И снова залилась слезами.
— Послушай, Эрлайн! — Эдди подбежал к ней, стал умолять ее успокоиться; его сильно побитое добродушное лицо выражало печаль. — Послушай, не могу же я отпускать тебя в Канзас-Сити всякий раз,
