отыскать окно квартиры Гретхен, но в темноте ничего нельзя было различить.
В восемь часов утра длинный автомобиль снова остановился у подъезда. Вскоре из дома вышел офицер, уселся в машину и уехал. «Подполковник», – механически отметил Христиан.
Дождь не переставал. Христиан решил зайти в дом и уже почти пересек улицу, но передумал. «Она рассердится и выгонит меня – и все будет кончено…»
Он возвратился на свой пост за деревом. Форма его вымокла до нитки, глаза слипались от бессонной ночи, но он упрямо всматривался в окно квартиры Гретхен, которое быстро нашел в сером свете утра.
Гретхен вышла в одиннадцать часов. На ней были короткие резиновые боты и легкий плащ с поясом и капюшоном, похожий на маскировочный солдатский халат. Как всегда по утрам, она выглядела свежей и юной, словно школьница. Деловитой походкой Гретхен направилась по улице и свернула за угол. Дистль нагнал ее и притронулся к ее локтю.
– Гретхен!
Женщина нервно обернулась и остановилась.
– Не подходи ко мне! – шепнула она, боязливо озираясь по сторонам.
– Но что случилось? – умоляюще спросил Христиан. – В чем я провинился?
Фрау Гарденбург пошла дальше, и Христиан поплелся за ней.
– Гретхен, дорогая!..
– Я же ясно сказала – не подходи ко мне! Ты что, не понимаешь?
– Но я должен знать, что случилось.
– Меня не должны видеть с тобой. – Она продолжала шагать по улице, глядя прямо перед собой. – Все! Уходи. Ты хорошо провел отпуск, а к тому же у тебя все равно осталось только два дня. Возвращайся во Францию и забудь обо всем.
– Но это же невозможно! Мне надо поговорить с тобой – в любое время и в любом месте.
Из магазинчика на другой стороне улицы вышли два человека и быстро направились в том же направлении, в котором шли Христиан и Гретхен.
– Ну хорошо, – согласилась она. – Сегодня вечером в одиннадцать часов у меня дома. Только не ходи через парадный вход, а иди по черной лестнице, через подвал. Вход с другой улицы. Дверь кухни будет отперта. Я буду дома.
– Хорошо, спасибо. Чудесно!
– А сейчас оставь меня в покое.
Христиан остановился и поглядел ей вслед. Фрау Гарденбург, не оглядываясь, шла по улице быстрой, нервной походкой, мелькая черными ботиками. Перетянутый поясом плащ подчеркивал ее стройную фигуру. Дистль повернулся и побрел в пансион. Не раздеваясь, он бросился на койку и попытался уснуть.
В одиннадцать часов вечера Христиан поднялся по неосвещенной черной лестнице. Гретхен в зеленом шерстяном платье сидела за столом и писала. Она даже не повернулась, когда вошел Христиан.
«Бог ты мой! – мысленно подивился он. – Как она похожа сейчас на своего лейтенанта!» Неслышно ступая, он подошел к столу и поцеловал Гретхен в затылок, ощутив аромат ее надушенных волос.
Гретхен перестала писать и взглянула на Дистля. Ее лицо оставалось серьезным и отчужденным.
– Ты должен был мне сказать! – заговорила она резким тоном.
– Что сказать?
– Ты мог бы доставить мне массу неприятностей! – не слушая его, продолжала Гретхен.
– Но что я сделал? – спросил недоумевающий Христиан, тяжело опускаясь в кресло.
Гретхен вскочила и принялась ходить по комнате с такой быстротой, что платье путалось у нее в ногах.
– Это непорядочно! Сколько мне пришлось из-за тебя вынести!
– Что вынести? – крикнул Христиан. – О чем ты говоришь?
– Не кричи! – огрызнулась Гретхен. – Кто знает, не подслушивают ли нас.
– Может быть, ты объяснишь мне толком, – понизил Христиан голос, – в чем дело?
– Вчера днем, – Гретхен остановилась перед ним, – у нас в учреждении был человек из гестапо.
– Ну и что же?
– А сначала они побывали у генерала Ульриха, – многозначительно добавила Гретхен.
Христиан устало кивнул головой.
– Но кто такой генерал Ульрих?
– Мой друг. Мой очень хороший друг, который из-за тебя, видимо, нажил кучу неприятностей.
– Я в жизни не видел генерала Ульриха!
– Говори тише. – Гретхен подошла к буфету и налила себе полстакана коньяку. Христиану она даже не предложила выпить. – Какая же я дура, что вообще пустила тебя в дом.
– Но скажи, – потребовал Христиан, – какое отношение имеет ко мне генерал Ульрих.
– Генерал Ульрих, – с расстановкой ответила Гретхен после большого глотка коньяку, – это человек, который хлопотал о присвоении тебе офицерского звания и о твоем прикомандировании к генеральному штабу.
– Ну и что же?
– Вчера ему сообщили из гестапо, что тебя подозревают в принадлежности к коммунистической партии. Гестапо интересуется, при каких обстоятельствах он познакомился с тобой и почему проявляет к тебе такое внимание.
– Но что ты от меня хочешь?! – сердито воскликнул Христиан. – Я не коммунист, я член австрийской нацистской партии с тридцать седьмого года.
– Все это гестапо знает не хуже тебя. Но гестапо известно и то, что с тридцать второго по тридцать шестой год ты был членом австрийской коммунистической партии и что вскоре после аншлюса ты чем-то насолил региональному комиссару Шварцу. Кроме того, им известно, что у тебя был роман с американкой, которая в тридцать седьмом году жила в Вене с евреем-социалистом.
Христиан устало откинулся в кресле.
«До чего же это гестапо дотошное, – подумал он, – и все же какая неточная у них информация!»
– В части за тобой ведется постоянное наблюдение, – криво усмехнулась Гретхен, – и гестапо получает ежемесячные доклады о каждом твоем шаге. Тебе, вероятно, будет интересно узнать, что мой муж в своих рапортах характеризует тебя как очень способного и преданного солдата и настойчиво рекомендует направить в офицерскую школу.
– Не забыть бы поблагодарить его по возвращении, – равнодушно отозвался Христиан.
– Разумеется, ты никогда не станешь офицером, – снова заговорила Гретхен. – Тебя даже не пошлют на Восточный фронт. Если твою часть перебросят туда, ты получишь назначение куда-нибудь совсем в другое место.
«Отвратительная западня, из которой нет выхода, – пронеслось в голове у Христиана. – Нелепая, невероятная катастрофа!»
– Вот и все, – услышал он голос Гретхен. – Надеюсь, ты понимаешь, что когда в гестапо узнали о том, что женщина из министерства пропаганды, поддерживающая служебные, дружеские и иные связи со многими высокопоставленными военными и штатскими…
– Да перестань ты! – раздраженно остановил ее Дистль и поднялся. – Ты говоришь, как следователь из полиции!
– Но ты должен войти в мое положение… – Христиан впервые услышал в голосе Гретхен виноватые нотки. – Людей отправляют в концлагеря и не за такие вещи… Ты должен, дорогой, понять мое положение!
– Я понимаю твое положение, – громко сказал Христиан. – Я понимаю положение гестапо, я понимаю положение генерала Ульриха, и все это осточертело мне до смерти! – Он подошел к Гретхен, остановился перед ней и, не сдерживая ярости, спросил: – Ты тоже думаешь, что я коммунист?
– Не имеет значения, дорогой, что я думаю, – уклонилась она от прямого ответа. – А вот в гестапо думают, что ты можешь быть коммунистом или, по крайней мере, что ты не совсем… не совсем надежен. Это важнее того, что думаю я. Пожалуйста, не сердись на меня… – Гретхен теперь говорила мягким, умоляющим
