Перед тем как Майкл проснулся, ему приснилось, что женщина с рыжими волосами, которую он не сумел поцеловать четыре года назад, улыбаясь, склонилась над ним и поцеловала его. Он открыл глаза, вспоминая приятный сон и рыжую женщину.
Утреннее солнце золотистой пылью пробивалось сквозь закрытые жалюзи венецианских окон. Майкл потянулся.
Снаружи до него доносился гул вышедшего на улицы и в переулки семимиллионного населения города. Майкл встал, прошел по мягкому ковру к окну и поднял жалюзи.
Было начало лета. Солнце обильно заливало мягким, маслянистым светом сады, выцветшие кирпичные стены старых зданий, пыльный плющ, полинявшие полосатые тенты небольших террас, заставленных тростниковой мебелью и цветами в горшках. Маленькая полная женщина в широкой оранжевой шляпе и старых широких брюках, комично облегавших ее округлый зад, стояла на террасе у горшка с геранью прямо напротив Майкла. Она медленно нагнулась и срезала цветок. Ее шляпа печально закачалась, когда она стала разглядывать засохший цветок, держа его в руке. Затем она повернулась – это была цветущая средних лет женщина – и, игриво покачивая бедрами, прошла по террасе и через завешенное шторами французское окно вошла в дом.
Майкл улыбнулся: его радовал яркий свет солнца, радовало, что женщина с рыжими волосами наконец поцеловала его и что в солнечном садике напротив живет маленькая толстая женщина с потешным задом, сокрушающаяся над увядшей геранью.
Приняв холодный душ, он надел пижаму, прошел босиком по ковру через гостиную к парадной двери, открыл ее и вынул из ящика «Таймс». В газете, напоминавшей своим изысканным языком речи пожилых преуспевающих адвокатов акционерных обществ, на первой странице сообщалось о том, что русские несут большие потери, но держатся, что на французском побережье от английских бомб вспыхнули новые пожары, что Египет шатается, что кто-то открыл новый способ изготовления резины за семь минут, что в Атлантическом океане затонули три судна, что мэр выступил за сокращение потребления мяса, что женатые мужчины, видимо, будут призваны в армию, что на Тихоокеанском театре наступило некоторое затишье.
Майкл закрыл дверь, опустился на кушетку и, оставив сообщения о кровопролитных боях на Волге, об утонувших в Атлантике людях, об ослепленных песком войсках, сражающихся в Египте, о производстве резины, о пожарах во Франции и об ограничениях на жареное мясо, перешел к спортивным известиям. Несмотря на усталость и множество ошибок, «Доджеры»[36] пережили еще один день войны, избежав подстерегающей со всех сторон смерти и, невзирая на некоторую свалку в центре площадки и бешеную атаку в восьмом периоде, проявив редкое упорство, одержали победу в Питсбурге.
Зазвонил телефон. Майкл прошел в спальню и снял трубку.
– В холодильнике стакан апельсинового соку, – прозвучал голос Пегги из трубки, – я хотела тебе напомнить.
– Благодарю, – ответил Майкл. – Я заметил пыль на книжных полках с правой стороны, хотя мисс Фримэнтл…
– Пустяки, – ответила Пегги.
– Мудрые слова, – сказал Майкл, наслаждаясь голосом Пегги, таким близким и приятным. – Много приходится работать?
– До потери сознания. Когда я уходила, ты не обратил на меня никакого внимания, ты лежал на спине совершенно голый. Я поцеловала тебя и ушла.
– Какая же ты славная девочка! А что я делал?
После короткой паузы Пегги ответила серьезным и немного встревоженным голосом:
– Ты закрыл лицо руками и бормотал: «Я не буду, я не буду…»
Легкая улыбка, игравшая на лице Майкла, исчезла, он в задумчивости потер ухо.
– Во сне мы самым бесстыдным образом выдаем свои мысли.
– У тебя был такой испуганный голос, – проговорила Пегги, – что мне даже стало страшно.
– «Я не буду, я не буду», – в раздумье повторил Майкл. – Не знаю, к чему это относилось… Во всяком случае, сейчас я ничем не напуган. Утро чудесное, «Доджеры» выиграли, моя девушка приготовила мне апельсиновый сок…
– Что ты собираешься делать сегодня? – спросила Пегги.
– Ничего особенного: поброжу немного, посмотрю на небо, посмотрю на девушек, чего-нибудь выпью, оформлю завещание…
– Да замолчи! – серьезным голосом воскликнула Пегги.
– Извини.
– Ты рад, что я позвонила? – спросила Пегги уже нарочито кокетливым тоном.
– Видишь ли, я думаю, что иначе и быть не могло, – небрежно протянул Майкл.
– Ты знаешь свои способности.
– Пегги!
Она рассмеялась.
– Заслужила я сегодня обед?
– А как ты думаешь?
– Думаю, что заслужила. Надень свой серый костюм.
– Он же почти совсем протерся на локтях.
– Надень серый костюм, он мне нравится.
– Хорошо.
– А что мне надеть? – Впервые за все время разговора голос Пегги прозвучал неуверенно, с наивной озабоченностью.
Майкл засмеялся.
– Чего ты смеешься? – резко спросила Пегги.
– Скажи еще раз, повтори: «А что мне надеть?»
– Зачем?
– Потому что от этих слов мне становится смешно, я вспоминаю тебя, и у меня появляется жалость и нежность к тебе и ко всем женщинам на свете.
– Скажи пожалуйста! – обрадовалась Пегги. – Сегодня ты встал с правой ноги, не правда ли?
– Конечно.
– Так что мне надеть? Голубое ситцевое платье или бежевый костюм с кремовой блузкой, или…
– Голубое платье.
– Оно такое старое.
– Голубое платье.
– Хорошо, а волосы как – вверх или вниз?
– Вниз.
– Но…
– Вниз!
– Боже, – сказала Пегги, – я буду выглядеть так, словно меня вытащили из Харлема[37]. Ты не боишься, что кто-нибудь из твоих друзей увидит нас?
– Я рискну.
– И не пей слишком много…
– Послушай, Пегги…
– Ты начнешь обходить всех своих друзей и прощаться с ними.
– Пегги, клянусь жизнью…
– Тебя хотят использовать просто как пушечное мясо. Будь осторожен.
– Я буду осторожен.
– Рад, что я позвонила? – Пегги опять заговорила кокетливым тоном, словно девица, томно прикрывающаяся веером на студенческом балу.
– Рад.
