мы не могли согласовать их со своими порывами к справедливости, милосердию и более достойной жизни.
Открытие Отбора Силой Обстоятельств явилось истинным спасением: в свете данной теории все природные трагедии (казалось бы, тщательно инсценированные искусным режиссером) предстали нагромождением простых случайностей, лишенных какого-либо морального обоснования. Вообразите себе инопланетного жителя, который наблюдает со звездных высот крушение двух переполненных поездов, мчащихся навстречу друг другу на полной скорости. Мог ли бы он подумать, что катастрофа, обусловленная целенаправленным действием безупречно отлаженных механизмов, вверенных бдительным и знающим рукам, была совершенно непреднамеренной? Не посчитал ли бы он стрелочников дьяволами?
Так вот, теория Отбора Силой Обстоятельств — преимущественно теория коллизий, теория, утверждающая невинность по видимости продуманного сатанинского плана. Этим Дарвин не только расширил кругозор гуманитариев, но и принес им неслыханное облегчение. Он нанес удар по всемогуществу бога, но вместе с тем снял с него чудовищное обвинение в беспощадной жестокости. Впрочем, утешение было слабым, и углубленное размышление должно было показать, что есть нечто пострашнее всех мыслимых и немыслимых богодьяволов: это скопище слепых, глухих, немых, бездушных и нелепых сил, которые могут разить подобно дереву, поваленному бурей, или подобно молнии, ударяющей в само дерево. Однако тогда гуманитариям это не приходило в голову: люди не склонны особенно задумываться, когда их вдруг охватывает счастливое чувство свободы от невыносимо тягостного положения. Подобно паломнику Беньяна, они не замечали ни калитки, ни Пучины Уныния, ни Замка Отчаяния, но, завидев в конце тропинки сияющий свет, радостно бросились к нему под флагом Эволюционистов.
И они были правы, так как проблема зла легко разрешается в свете Творческой Эволюции. Если движущая сила эволюции всемогуща только в том смысле, что не кладет предела высшим своим достижениям, а пока что вынуждена бороться с косной материей и обстоятельствами методом проб и ошибок, тогда мир должен изобиловать неудачными ее экспериментами. Христос мог повстречать тигра или верховного жреца рука об руку с римским прокуратором — и потерпеть поражение в борьбе за существование. Гений Моцарта мог торжествовать над всеми императорами и архиепископами, но его легкие могли стать жертвой пагубного воздействия нездорового воздуха. Если все наши бедствия вызваны либо простыми случайностями, либо собственными промахами, в которых мы искренне раскаиваемся, тогда в жестокостях природы вовсе нет злого умысла и проблемы зла в викторианском понимании вообще не существует. Женщины признавались, что стали атеистками, увидев, как в колыбели по воле господа умирают от удушья их дети. Таким теологическим воззрениям приходят на смену теологические взгляды Бланко Поснета{71}, который говорил: «Бог сотворил круп в самом начале, так я думаю. Тогда он не мог придумать ничего лучшего, но когда оказалось, что это у него неладно получается, он сотворил вас и меня, чтобы бороться с крупом вместо него».
Как одна черта теории Дарвина породнила весь мир
Интерес гуманитариев к дарвинизму был вызван еще и тем обстоятельством, что Дарвин не ограничился собственным вкладом в теорию эволюции, но и популяризировал ее в целом. Ведь общее понятие эволюции обеспечивает гуманитариев научной опорой, поскольку оно устанавливает изначальное равенство всех живых существ. Таким образом, убийство животного стало казаться преступлением, равносильным убийству человека. Иногда возникает необходимость убивать людей, и всегда есть необходимость убивать тигров, однако понятие эволюции стерло давно принятое теоретически различие между двумя этими действиями. Ребенком я не только не поверил, когда мне сказали, будто наш попугай и наша собака, с которыми я находился в самых дружеских отношениях, не обладают разумом и потому стоят ниже меня, но совершенно сознательно пришел к выводу о ложности этого различия. А впоследствии, когда мне впервые изложили взгляды Дарвина, я тотчас же заявил, что еще десяти лет от роду самостоятельно сделал все эти открытия. Я полагаю и сейчас, что моя юношеская самоуверенность была вполне оправданной, ибо осознание родства всех форм жизни — единственное условие, необходимое для превращения теории эволюции из теории допустимой в теорию вдохновляющую. Святой Антоний{72}, проповедуя рыбам, стоял на пороге этой теории — так же, как и святой Франциск{73} , называвший птиц своими меньшими братьями. Наше тщеславие и снобизм заставляют нас в боге видеть подобие земного монарха и высшее воплощение классовых привилегий, а не оплот всеобщего равенства; это и привело нас к упорной вере, что бог ставит нас в особые условия — в стороне и над всеми прочими живыми существами. Теория эволюции лишила нас самодовольства, и, хотя мы все еще способны придавить блоху ногтем без малейших угрызений совести, нам, во всяком случае, теперь достоверно известно, что мы расправляемся с собственным родичем. Блоха, несомненно, возмущается, когда существо, созданное всемогущей Всевышней Блохой специально для прокорма блох, уничтожает прыгающего господина мира одним движением своего чудовищного ногтя; однако ни единой блохе не взбредет в голову утверждать, будто, умерщвляя блох, человек использует способ Естественного Отбора, который в конце концов приведет к появлению блохи столь резвой, что человеку за ней попросту не угнаться, и столь закаленной, что персидский порошок причинит ей меньше вреда, чем стрихнин слону.
Чем Дарвин угодил социалистам
Гуманитарии не были одиноки среди восторженных поклонников Дарвина. Ему выпала удача угодить каждому, кто преследовал свои особые цели. Милитаристы преисполнились не меньшего энтузиазма, чем гуманисты; социалисты ликовали вместе с капиталистами. Социалистов особенно воодушевил упор, сделанный Дарвином на влияние среды. Вероятно, самым мощным моральным оплотом капитализма была вера в действенность личной добродетели. Роберт Оуэн{74} отчаянно старался убедить Англию в том, что ее преступники, пьяницы, ее тупые и невежественные толпы — всего лишь несчастные жертвы обстоятельств; если же, как он считал, установить открытый им новый, основанный на морали мировой правопорядок, то окажется, что в новом, просвещенном и добродетельном обществе массы также приобщатся к образованию и исправятся в моральном отношении. Стандартное возражение Оуэну содержится в книге Льюиса «Жизнь Гете»{75}. Льюис высмеял идею, будто характером управляют обстоятельства, и для доказательства от противного отметил разнообразие характеров в правящем зажиточном сословии. Едва ли можно представить себе более удручающее сходство обстоятельств и большее однообразие обстановки, чем в английских поместьях, где подрастают и получают первоначальное воспитание те, кого вскоре посылают в Итон{76} или Харроу{77}, а затем в Оксфорд или Кембридж, где формируются их умы и складываются их привычки. Подобная рутина должна была бы разрушать индивидуальность, как ничто другое. Однако она порождает личности столь разного склада, как Питт{78} и Фокс{79}, лорд Рассел{80} и лорд Керзон {81}, мистер Уинстон Черчилль{82} и лорд Роберт Сесил{83} . Определяющее значение врожденного характера для судьбы личности было подкреплено ламаркистскими воззрениями на эволюцию.
Если желания и старания жирафы могут помочь ей удлинить свою шею, то человек
