– Я уже разговаривал с ним.
– Значит, вам известно столько же, сколько и мне, сэр, – сказал Рудольф и ушел. На лице юноши играла холодная улыбка.
Хаббел постоял еще с минуту, раздумывая, не ошибся ли он когда-то в выборе профессии, затем, пробормотав в пространство «извините», ибо не был способен на большее, повернулся и пошел к выходу из порта.
Когда он возвратился к себе в гостиницу, его жена, сидя на балконе, усердно загорала. Он ее очень любил, но не мог не заметить, как нелепо она выглядит в бикини.
– Где ты был весь день? – спросила она.
– Собирал материал для статьи.
– А я-то надеялась, что ты наконец отдохнешь, – вздохнула она.
– Я тоже, – сказал он, вынул портативную пишущую машинку и, сняв пиджак, принялся за работу.
2
Из записной книжки Билли Эббота (1968):
«Телеграмма ото матери пришла на войсковое почтовое отделение. „Погиб дядя Том, – говорилось в телеграмме. – Постарайся приехать в Антиб на похороны. Мы с дядей Рудольфом остановились в отеле „Дю Кап“, Целую. Мама“.
Дядю Тома я видел один раз в жизни, когда еще мальчишкой прилетел из Калифорнии в Уитби на похороны бабушки. Похороны, оказывается, очень способствуют знакомству с родственниками. Жаль, что дядя Том погиб. В ту ночь, что нам довелось провести вместе в доме дяди Рудольфа, он мне понравился. На меня произвело большое впечатление, что у него был при себе пистолет. Он, думая, что я сплю, вынул пистолет из кармана и положил в ящик ночного столика. Чем дал мне пищу для размышлений во время похорон на следующий день.
Если уж моему дяде суждено было погибнуть, то я предпочел бы, чтобы погиб Рудольф. Во-первых, мы с ним никогда не дружили, а как только я стал старше, он вежливо дал мне понять, что не одобряет ни моего поведения, ни моих взглядов на общество, которые, между прочим, с той поры не очень-то изменились. «Выкристаллизовались», – сказал бы мой дядюшка, если бы дал себе труд их изучить. Во-вторых, он богат и, вполне возможно, не забыл бы про меня в своем завещании, если и не по причине особой привязанности ко мне, то из братской любви к моей матери. Что же касается Томаса Джордаха, то, судя по всему, он не из тех, от кого после смерти остается состояние.
Я показал телеграмму полковнику, и он разрешил мне поехать на десять дней в Антиб. В Антиб я не поехал, но послал телеграмму, в которой выразил свое соболезнование и сообщил, что на похороны меня не отпускают».
– К сожалению, нам пора побеседовать о том, о чем мы пока избегали говорить, – сказал Рудольф. – О наследстве. Как ни тягостны разговоры о деньгах, надо решить, что делать дальше.
Они все собрались в кают-компании «Клотильды». На Кейт было темное платье, явно старое и теперь тесное, у ног ее стоял потрепанный чемодан из искусственной кожи. Стены кают-компании были выкрашены в белый цвет с голубой каймой, иллюминаторы прикрыты голубыми занавесками, а на переборках висели старинные гравюры с изображением парусников – Томас купил их в Венеции. Все не сводили глаз с чемодана, но никто не проронил о нем ни слова.
– Кейт, Кролик, – обратился к ним Рудольф, – вы не знаете. Том оставил завещание?
– Мне он об этом ничего не говорил, – ответила Кейт.
– И мне тоже, – сказал Дуайер.
– А тебе, Уэсли?
Уэсли молча покачал головой.
Рудольф вздохнул: Том до конца остался верен себе. Семейный человек, сын, беременная жена – и не удосужился составить завещание. Он, Рудольф, первое свое завещание отнес в адвокатскую контору двадцати одного года от роду и с тех пор переписывал его раз пять-шесть, в последний раз – когда родилась Инид. А теперь, поскольку Джин все больше и больше времени проводит в клиниках, лечась от алкоголизма, он обдумывает новый вариант.
– А сейфа в банке он не арендовал?
– Я об этом не слышала, – отозвалась Кейт.
– А вы. Кролик?
– Точно – нет.
– У него были ценные бумаги?
Кейт и Дуайер недоуменно переглянулись.
– Ценные бумаги? – переспросил Дуайер. – А что это такое?
– Акции, облигации. – На каком свете живут эти люди?
– А! – отозвался Дуайер. – Том считал это одним из способов обманывать трудовой люд. – «Пусть такими делами занимается мой паразит братец», – добавлял он, но было это еще до того, как в семье воцарился мир.
– Значит, ценных бумаг тоже нет, – подытожил Рудольф. – Тогда куда же он девал деньги? – Он старался не показывать своего раздражения.
– У него были вклады в двух банках, – ответила Кейт. – Здесь, в Антибе, на обычном вкладе – франки, а в Женеве на срочном вкладе – доллары. Он предпочитал, чтобы ему платили в долларах. Правда, поскольку мы жили во Франции, он не имел права открывать счет в Швейцарии, но беспокоиться об этом не стоит. Никто этим никогда не интересовался.
