Граф (
Сэвоярд. Нет, это хранится в глубокой тайне. Я сказал только, что ваша дочь просила поставить настоящую пьесу настоящего автора и с настоящим критиком и прочими аксессуарами. Как только я упомянул о дочери, он стал шелковым. У него самого есть дочь. Он и слышать не хотел о плате! Пожелал прийти только для того, чтобы доставить ей удовольствие. Обнаружил человеческие чувства. Я был изумлен.
Граф. Чрезвычайно любезно с его стороны.
Сэвоярд. Затем я отправился к Воэну; он вдобавок и музыкальный критик, — а вы говорили, что, по вашему мнению, там есть музыка. Я ему сказал, что Тротеру будет скучно без него, и он, молодчина, тотчас же обещал приехать. Затем я подумал, что вам захочется видеть у себя одного из самых передовых — из тех ребят, которые смотрят последние новинки и клянутся, что это старомодно. И я залучил Гилберта Гона. Словом, четверка хоть куда! Кстати (
Граф. До их прихода, мистер Сэвоярд, не можете ли вы сообщить мне какие- нибудь сведения о них? Это помогло бы мне поддерживать с ними беседу. В Англии, как вы изволили заметить, я держусь вдали от всего этого и могу, по неведению, сказать что-нибудь бестактное.
Сэвоярд. Что бы вам такое сообщить? Так как англичан вы не любите, то вряд ли вы споетесь с Тротером: он англичанин до мозга костей. Счастлив только в Париже и по-французски говорит до того безупречно, что, стоит ему раскрыть рот, в нем немедленно узнают англичанина. Очень остроумен и тому подобное. Делает вид, будто презирает театр, и говорит, что люди слишком носятся с искусством.
Граф крайне возмущен.
Но, понимаете ли, это он только из скромности, ведь искусство — его специальность… и, пожалуйста, не дразните его Аристотелем.
Граф. Почему бы я стал его дразнить Аристотелем?
Сэвоярд. Ну, этого я не знаю, но так уж принято его дразнить. Впрочем, вы с ним поладите: он человек светский и неглупый. Но вот с Воэном следует быть осторожным.
Граф. В каком смысле, разрешите спросить?
Сэвоярд. Видите ли, Воэн лишен чувства юмора, и, если вы с ним шутите, он думает, будто вы умышленно его оскорбляете. Заметьте: это не значит, что он не понимает шутки. Нет, шутку он понимает, но она ему неприятна. От комической сцены ему становится тошно, он уходит из театра сам не свой и шельмует всю пьесу.
Граф. Не кажется ли вам, что это очень серьезный недостаток для человека его профессии?
Сэвоярд. Еще бы! Но Воэн честен, он не заботится о том, нравится ли кому-нибудь то, что он говорит, или не нравится. А вам нужен хоть один человек, который будет говорить то, чего никто другой не скажет.
Граф. Мне кажется, что в данном случае принцип разделения труда проведен слишком основательно — как будто честность и прочие качества несовместимы. А можно узнать. какова специальность мистера Гона?
Сэвоярд. Гон — интеллигент.
Граф. А разве не все они интеллигенты?
Сэвоярд. Что вы! Боже сохрани! Вы должны быть осторожны в этом отношении. Я бы не хотел, чтобы меня кто-нибудь назвал интеллигентом; и вряд ли это придется по вкусу хоть одному англичанину! Интеллигенты, знаете ли, в счет не идут, но тем не менее важно их залучить. Гон — из молодых интеллигентов. Он сам пишет пьесы. Он полезен, потому что разносит старых интеллигентов, которые ему мешают. Но можете мне поверить, что ни один из этих трех молодчиков, в сущности, не имеет значения. Флонер Банел — вот кто вам нужен. Банел — действительно представитель английских зрителей. Если пьеса ему нравится, можно поручиться, что она понравилась бы и сотне тысяч лондонцев, узнай они только о ней. Вдобавок, Банел знаком с закулисной стороной театра. Мы его знаем, и он нас знает. Он знает все входы и выходы, знает, чего хочет, знает, о чем говорит.
Граф (
Сэвоярд. Годами! Я бы ему дал двадцать лет, никак не больше. Но в конце концов, это ведь работа не для стариков, не так ли? Быть может, Банел и не задирает нос, как Тротер и прочие, но к нему я прислушиваюсь больше, чем к кому бы то ни было в Лондоне. Он рядовой обыватель, — а это как раз то, что вам нужно.
Граф. Я готов пожалеть, что вы не удовлетворили требование этого джентльмена. Я охотно заплатил бы пятьдесят гиней за здравое суждение. Как бы он не подумал, что его обсчитали!
Сэвоярд. Пусть думает. Это уже чересчур — запрашивать пятьдесят. В конце концов, кто он такой? Всего-навсего газетчик. Это для него большая удача — заработать десять гиней. Я уверен, что за такую же точно работу он частенько брал полфунта.
Фанни О’Дауда стремительно выходит из-за занавеса; она возбуждена и нервничает. Девятнадцатилетняя девушка в платье той же эпохи, что и костюм отца.
Фанни. Папа, приехали критики! Один из них в треуголке и со шпагой, как… (
Граф. Это мистер Сэвоярд, твой импресарио, моя милая.
Фанни (
Сэвоярд. Очень рад познакомиться с вами, мисс О’Дауда. Пусть треуголка вас не пугает. Тротер — член нового Академического комитета. Он уговорил их там ввести мундиры, как во Французской академии, а я попросил его явиться в мундире.
Лакей (
Входят четыре критика. Тротер — в мундире, со шпагой и треуголкой; ему лет пятьдесят. Воэну — сорок. Гону — тридцать. Флонеру Банелу — двадцать, и он резко отличается от остальных: в тех можно с первого взгляда узнать профессионалов, Банел — человек, не нашедший себе применения в коммерции; он ухитряется зарабатывать на жизнь благодаря своеобразному мужеству, которое делает его беззаботным, веселым и дерзким, а этому мужеству помогает некоторая способность к писательству, тогда как удобное невежество и отсутствие интуиции скрывают от него все опасности и унижения, страх перед которыми сковывает людей более тонких. Граф радушно идет им навстречу.
Сэвоярд. Граф О’Дауда, джентльмены. Мистер Тротер.
Тротер (
Граф. Нет, сэр. У меня нет никаких прав на этот костюм, если не считать, что любовь к прекрасному дает мне право одеваться красиво. Добро пожаловать, мистер Тротер.
Тротер кланяется на французский манер.
Сэвоярд. Мистер Воэн.
Граф. Как поживаете, мистер Воэн?
Воэн. Прекрасно. Благодарю.
Сэвоярд. Мистер Гон.
Граф. Очень рад познакомиться с вами, мистер Гон.