— Я покажу тебе, какие мы агрессивные, — перебил его Виченцо, вынимая старинный остро заточенный нож с костяной рукояткой — его любимое оружие в годы молодости — и наступая на Кстона. — А еще я покажу тебе, какого цвета у тебя кишки.
— Это может быть чрезвычайно интересно, — вежливо отозвался Кстон. — Но прежде моя скромная персона должна осуществить маленький эксперимент.
Двигаясь с пугающей скоростью, он схватил Виченцо левой рукой за шиворот, заставив гиганта нагнуться до своего уровня, и правой рукой ударил его сбоку. Немедленно хлынул фонтан крови, и что-то тяжелое ударилось о стену, отскочило от нее и покатилось по столу переговоров. Закрывший глаза Чиано ничуть не сомневался, что это была голова Виченцо. Его предположение подтвердил хриплый вопль ужаса, вырвавшийся из глоток присутствующих.
Слишком поздно президент с мучительной ясностью осознал, что он, и Ритцо, и всегостальные совершили смертельную ошибку в отношении доринианина. Люди полюбили насилие еще с тех пор, когда их первый далекий предок воспользовался палкой, чтобы разрешить свой первобытный спор, но тут имелась одна маленькая деталь — среди людей насилие действовало. Вследствие несовершенства физического строения человека существовала дюжина сравнительно простых способов заставить критика или спорщика умолкнуть или успокоиться — как на время, так и навсегда. И вполне естественно, что наиболее практичные представители человеческого рода использовали это обстоятельство, но дориниане — как убедился Чиано — были фактически неистребимы. На заре их истории отдельные особи, вероятно, экспериментировали с дубинками, ножами и пулями, но, найдя их полностью неэффективными, вынуждены были признать, что единственным способом уладить разногласия является диалог.
С точки зрения Чиано эта внезапная догадка сама по себе давала повод для серьезных опасений, но существовал еще один тревожный фактор, который следовало обдумать. На протяжении тысячелетий человек развил в себе свойство, именуемое совестью. Этот внутренний голос частично нейтрализовал его стремление убивать всех, кто ему не по нраву, и таким образом создавал возможность даже тем, кто наиболее склонен к насилию, уживаться со своими соседями. Однако Кстон вел себя как ребенок, восхищенный новой игрушкой…
— Я передумал, Кстон, — объявил Чиано, стараясь придать своему голосу твердость. — Мне кажется, мы были слишком неблагоразумны в наших требованиях. Думаю, будет справедливо продолжить переговоры.
— Моя скромная персона тоже передумала, и у нее возникла более подходящая идея, — весело сказал Кстон, отбрасывая тело Виченцо в угол. — Мой народ возьмет в этом мире столько серы, сколько захочет, и все, что надо сделать моей скромной персоне, — убивать всякого человека, который попытается помешать. Это так просто.
— Ты не сделаешь этого! — У Чиано пересохло во рту.
— Не сделаю? А вот посмотри!
Неуловимым движением Кстон подскочил к двум стоявшим поблизости людям, подпрыгнул и, оказавшись на высоте их плеч, двумя кулаками ударил обоих по головам. Они повалились на пол с черепами, вогнанными в ключицы.
— Я хочу сказать, — пробормотал Чиано, отшатнувшись, — что ты ничего не выиграешь, даже если убьешь всех в этой комнате. Их место займут другие. Я хочу сказать, что нас здесь целый город… с тысячами и тысячами человеческих поселенцев… и тебе придется убивать каждого!
— Но, Джонни! Это именно то, что моя скромная персона собирается сделать!
И, улыбаясь своей серозубой улыбкой, со сверкающими от бесхитростного удовольствия черными кабошонами глаз, доринианский посланник принялся за работу.
ЛЮБИ МЕНЯ НЕЖНО
Love Me Tender
Забавно — я в полном сознании, но могу думать о чем угодно, кроме будущего, словно завтра для меня уже не существует, а есть только наполненное дремотным покоем сегодня.
В лачуге почти всегда прохладно, и москитная сетка закреплена надежно, а мягкая постель несравненно лучше тех блошиных подстилок, на которых я когда-то валялся.
И она ухаживает за мной. Исполняет малейшие мои капризы. Более заботливой быть невозможно. По первому требованию она приносит мне вдоволь еды и питья, а потом обтирает меня. И если я просыпаюсь ночью, то вижу ее у дверей. Стоит. Наблюдает. Ждет.
Хотелось бы знать, чего она ждет…
Когда-то вездеход был обычной малолитражкой — смахивающим на жука «фольксвагеном» с откидным верхом, но теперь удлиненные оси и широкие самолетные колеса позволяли ему преодолевать любую грязь, а снеговые цепи обеспечивали отменное сцепление с любым грунтом. Шумный, неудобный и тихоходный, он зато, не буксуя, катил по раскисшим дорогам, пролегающим через Эверглейдс, и Джо Массик откровенно радовался, что, угнав его, избавился от уймы проблем.
Напряженно сидя за рулем, он то и дело оглядывался, не догоняют ли его полицейские вертолеты. Вертолетов, к счастью, не было, небо оставалось безжизненной серой пустыней, а горячий воздух настолько пропитался влагой, что невольно вспоминалась та старомодная прачечная, где Джо когда-то работал мальчиком на побегушках. По его худому жилистому телу ручьями струился едкий пот, и стоило колоссальных усилий не обращать на это внимания и постоянно держать курс на северо-запад, к Форт-Майерсу.
Если он сумеет быстро и незаметно пересечь Флориду, то почти наверняка избежит ареста. Путешествие предстояло не из легких. Многочисленные трясины и болота приостановили здесь победное шествие цивилизации, и северная часть Эверглейдса до сих пор оставалась редким в наши дни уголком дикой первозданной природы. Но Массик не замечал местных красот и чудес — ему, горожанину до мозга костей, за каждой складкой доисторического ландшафта мерещилась лишь скрытая угроза.
С полчаса назад ему встретилось засохшее дерево, густо облепленное мхом. Затем — второе. Третье. Мертвые стволы попадались все чаще, и проехать между ними становилось все труднее. Наконец Массик очутился в настоящем мертвом лесу, населенном бесчисленными обитателями — птицами, насекомыми, рептилиями. Перекрывая вой двигателя, послышался протестующий гам потревоженной птичьей колонии, и Джо ощутил на себе угрожающие взгляды других, пока невидимых, но, несомненно, опасных и первобытных форм жизни.
От ощущения разлитой вокруг угрозы Массику стало не по себе, и он невольно покосился на индикатор горючего. Судя по стрелке, в баке еще больше чем три четверти — вполне достаточно, чтобы даже в объезд добраться до дальней оконечности Биг-Кипресса. Массик слегка расслабился на обтянутом джутовой тканью сиденье, но через минуту в его сознание скользкой змейкой закралась тревожная мысль.
Помнится, час назад, когда он садился в вездеход, стрелка стояла на том же самом делении. Оптимист, может, и предположил бы, что мастер, поменявший колеса, не поленился заодно и отрегулировать двигатель на предельно экономичный режим, но уж кому-кому, а Массику такая наивность была несвойственна. Он постучал пальцем по индикатору, но стрелка даже не шелохнулась. Оставалось лишь тешить себя надеждой, что час назад бак был полон. Или почти полон.
Через милю случилось то, чего Массик в глубине души и ожидал. Мотор заглох, даже не чихнув напоследок. Вывернув до отказа руль, Джо загнал вездеход в заросли высоченной травы и гигантского папоротника и, опустив голову, несколько минут шепотом проклинал всех и вся.
Та девушка в Вест-Палм-Бич наверняка умерла — ведь чтобы заткнуть ей рот, он от души саданул ее по башке рукояткой пистолета. Но если она все-таки жива, то фараоны как пить дать уже получили его описание, и хоть они дураки дураками, конечно, выяснили, кто он такой, и припомнили недавнее происшествие в Орландо. И еще одно, в Фернандино. Так что времени рассиживаться, жалея себя,
