Встречался со своими дамами за ленчем в бистро, выслушивал с добродушной и отстраненной усмешкой восторженные описания сокровищ, которые им довелось повидать, затем возвращался в отель и ложился вздремнуть, предоставив Парижу какое-то время обходиться без него. Затем вставал, сидел на улице за столиком кафе с газетами, убаюканный звуками языка, который не вполне понимал. Немного читал, затем со сдержанной улыбкой на губах наблюдал за оживленным и пестрым потоком прохожих, одобрительно, но без вожделения взирал на хорошеньких, ухоженных женщин и девушек, проходивших мимо, на суету японских туристов, которые одновременно с ним оказались в столице Франции.
Хейзен то появлялся на короткое время, то исчезал. Почти каждый день адвокату приходилось летать в разные города — Вену, Мадрид, Цюрих, Мюнхен, Брюссель — в попытках распутать, как он выражался, этот хаотичный клубок.
— Вы не будете без меня скучать, — сказал он Стрэнду. — Линда знает Париж лучше многих французов, лучшего гида вам просто не найти.
Среди прочих вещей, которые Линда знала о Париже, значились и самые хорошие рестораны, которые работали в августе. И Стрэнд впервые за последние тридцать лет вдруг заметил, что набирает вес и ложится в постель, слегка опьяненный чудесным французским вином.
Хейзен предлагал и Кэролайн поехать вместе с ними, но та отказалась. Девушка работала в ветеринарной клинике, а в свободные часы занималась с тренером из колледжа в Ист-Хэмптоне. И уже улучшила свой результат на стометровке. «Я не имею права ехать, — сказала Кэролайн, когда ей объяснили, что приглашение Хейзена распространяется и на нее. — У меня еще вся жизнь впереди, Европу повидать успею. А этим летом мне надо довести результат хотя бы до десяти с половиной секунд. Иначе как я покажусь в Аризоне? Буду стоять на беговой дорожке как какая-нибудь придурочная, а все вокруг станут спрашивать: „Что эта толстая кобыла делает тут у нас на скачках?“» Хейзен согласился с ее доводами и уверил Стрэнда, что супруги Кетли сумеют позаботиться о девочке. Надо сказать, мистер Кетли очень хорошо относился к Кэролайн и даже раздобыл какую-то кулинарную книгу о системе питания спортсменов, по которой его жена готовила для девушки специальные блюда.
Итак, он был в мире с самим собой и с оттенком некоторой грусти вкушал радости заграницы, которую впервые посетил в возрасте пятидесяти лет. Стрэнд стоял в полуденном солнечном свете, лившемся из окна просторного номера, и любовался самым сердцем страны, которую любил издавна и издалека и которую никогда не надеялся увидеть.
Вечером того же дня вернулся из Мадрида Хейзен и пригласил их всех на обед в элегантный маленький ресторанчик, где подавали бургундские закуски и вина. Он был в превосходном настроении и шутил с метрдотелем, причем предметом иронических замечаний было значительное повышение цен в «Ла Таш»[27] со времени его последнего визита. Стрэнд не видел карты вин, но, судя по ценам, значившимся в меню, пришел к выводу, что эта трапеза на четверых обошлась Хейзену более чем в двести долларов. И, оказавшись в грандиозном номере отеля, стал мягко выговаривать Хейзену за расточительность, на что адвокат возразил:
— Ерунда, дружище! Вкус роскоши — это неотъемлемая часть образования каждого интеллигентного человека. И учит он тому, что можно вполне обойтись и без роскоши.
«Тебе легко говорить, — подумал Стрэнд. — Человеку, который унаследовал дом с шестнадцатью спальнями».
Линда Робертс, ставшая невольной свидетельницей этого разговора, позже заметила Стрэнду:
— Не стоит разрушать этот комплекс Санта-Клауса. Рассел страшно гневается, когда кто-нибудь пытается помешать ему распространять свое великодушие на нас, простых смертных.
Она дипломатично сказала «нас», подумал Стрэнд. Как это характерно для добросердечной по природе Линды!.. Его благодарность к этой женщине росла с каждым днем. Ведь он видел, что она посвящала все свое время Лесли, стараясь сделать ее поездку как можно более насыщенной и интересной. Не укрылось от его внимания и то, с каким просветленным лицом возвращалась жена после очередного обхода галерей или визита в мастерскую какого-нибудь многообещающего молодого дарования, которое, если верить Линде, непременно прославится в самом скором будущем. «Если художник не способен писать здесь, в Париже, — говорила она, и восторженное отношение к этому городу брало верх над обычно присущим ей здравым смыслом, — то он не сможет писать нигде!»
Во время обеда, состоявшего из jambon persille,[28] entrecote marchand de vin[29] и горячего торта с персиками, Линда вдруг заявила:
— Я пересекала океан сорок пять раз, но этот мой визит в Париж — лучший из всех! — Она приподняла свой бокал. — Думаю, мы должны выпить за компанию, благодаря которой это стало возможным!..
И они весело и с удовольствием выпили за самих себя.
Хейзен пил много и к тому моменту, когда им подали кофе, стал необычайно веселым и оживленным.
— Есть идея, — сказал он. — У меня осталось целых три дня до поездки в Саудовскую Аравию, и я считаю, что надо как можно лучше распорядиться этим временем. Скажите, Лесли, вы когда-нибудь бывали в долине Луары?
— Да я и в Нью-Хейвене ни разу не бывала, — ответила раскрасневшаяся от вина Лесли. Она купила себе новое платье — Линда сказала, что женщина не может просто так ходить по Парижу, она обязательно должна показать себя. Это облегающее платье темно-сливового цвета с низким вырезом, который открывал медово-загорелую шею и подчеркивал грудь, ей страшно шло. «Мой прогулочный прикид, — сказала она мужу, одеваясь. — Надеюсь, ты не слишком шокирован?»
«Я восхищен», — ответил тогда Стрэнд, ни чуточки не преувеличив.
— Так почему бы нам не взять напрокат машину и не отправиться прямо завтра утром поглазеть на замки? — осведомился Хейзен. — А если там до сих пор дают эти шоу, «Звук и свет», старый добрый Аллен освежит в памяти некоторые эпизоды из истории Франции.
— Да, в Шенонсо, — подхватил Стрэнд, показывая, что и он не лыком шит. — Там Екатерина Медичи устраивала во дворе замка пытки заключенных. На потеху гостившим у нее дамам и господам.
— Вот чертовы французы! — проворчал Хейзен.
— Правда, я читал, — добавил Стрэнд, — что вскоре они оставили эту затею. По крайней мере пытки в увеселительные программы больше не входят.
— Сейчас входят и приносят немалый доход. У нас, в Америке. В бизнесе и политике. Но дайте им еще век или два, — сказал Хейзен, — и они, вполне возможно, снова вернутся к пыткам над заключенными. Как бы там ни было, но в ближайшие три дня этого вроде бы не предвидится, разве что сменится правительство или коммунисты вдруг захватят Орлеан. Так что вы скажете, если мы соберемся и махнем туда завтра, часов в десять утра?
— Рассел, — обратилась к нему Линда, — вы уже достаточно шлялись по близлежащим улицам. Так что, думаю, вполне выдержите день или два в сидячем положении, в машине. А кстати, почему бы всем нам не полететь в Ниццу и не заехать ко мне в имение, в Мужен? Я слышала, что погода там сейчас божественная и сад просто великолепен.
Хейзен нахмурился.
— Линда, — сказал он с удивившей всех резкостью, — Лесли и Аллен пролетели три тысячи миль вовсе не для того, чтоб торчать в твоем «божественном» саду! Они и у меня в саду могут посидеть, когда вернутся. Тем более я уже сказал летчикам, что отпускаю их на три дня. Им тоже надо отдохнуть.
— Но мы можем полететь в Ниццу и на «Эр Франс», — не унималась Линда, — как все нормальные люди. Сейчас долина Луары так и кишит туристами. И номер в гостинице там можно снять, если только очень повезет.
— Об этом не беспокойся, — повысив голос, проговорил Хейзен.
— Это будет просто стыд и позор, если Лесли и Аллен уедут из Франции, так и не повидав моего маленького гнездышка, — настаивала Линда. — Они уже устали от отелей. Я знаю, я сама устала. Во Франции есть кое-что поинтереснее отелей.
— Будет просто стыд и позор, если они уедут из Франции, не повидав Верду, и Мон-Сен-Мишель, и
