на поверхность чрезвычайно гостеприимного мира в вашей родной галактике. Вы будете жить.
— Спасибо! Спасибо! — У Никлина вдруг возникло безотчетное чувство, что надо спешить. — Значит, время нашей встречи подходит к концу?
— В мысленном измерении нет времени в твоем понимании. С одной точки зрения, перенос осуществляется мгновенно, с другой, он длится сорок миллиардов лет.
— Но диалог подходит к концу.
— Ты почти достиг предела.
— Тогда еще один вопрос. Прошу тебя! Я должен узнать ответ.
По ту сторону полночной равнины тяжелое нечто, казалось, шевельнулось.
— Я слушаю.
— Кто ты?
— Теперь тебе не нужен ответ.
Никлин отчетливо видел движение. Что-то увеличивалось в размерах, росло. Оно готовилось к уходу.
— Ты ЗНАЕШЬ, кто я. Ты ЗНАЕШЬ, разве не так, Джим?
— Да, — прошептал Никлин. Сосуд его разума наполнился до краев. — Я знаю, кто ты.
23
Шесть летательных аппаратов «Керлью» компании «Вудстон Скайвейз» выстроились в ряд, дожидаясь отправки пассажиров в региональный центр Рашпорт. Выбор на «Керлью» пал потому, что они могли взлетать с неподготовленной травяной площадки. Каждый аппарат вмещал минимум десять человек. Пассажиры «Тары» должны были совершить недолгий перелет до Рашпорта, где пересядут на аэролайнер, который перенесет их на восемь тысяч километров, в Бичхед-Сити.
За «Керлью» замерли три крошечных и быстрых самолета, принадлежащих агентствам новостей, первыми поспевшими на место события. Над аппаратами высился огромный, сверкающий медью корпус «Тары». За кораблем лежало озеро, протянувшееся до самого горизонта; низкое утреннее солнце играло на его поверхности алмазными бликами.
Никлин решил, что проживи он хоть тысячу лет, ему никогда не привыкнуть к движению светила. Прошлым вечером, в день возвращения «Тары», Никлин наблюдал первый в своей жизни закат. Он не мог оторвать глаз от удивительной и прекрасной картины — пылающий алый диск медленно исчезал за линией горизонта. Как и большинство ошеломленных происшедшим пассажиров «Тары», он провел большую часть ночи под открытым небом, разглядывая звезды и с волнением дожидаясь, когда же вновь появится солнце. Хотя Джим конечно же знал, что оно должно взойти на противоположной стороне (как, разумеется, и случилось), восход наполнил его чувством глубочайшего изумления. Реальное подтверждение того, что отныне он будет жить на внешней поверхности сферы, явилось для Никлина, привыкшего к изолированности Орбитсвиля, почти религиозным переживанием. Он чувствовал себя беззащитным перед безбрежной Вселенной, крошечным микроорганизмом, прицепившимся к огромному мячу, запущенному в незнакомое пространство.
Словно гармонируя с меньшими, по сравнению с Орбитсвилем, размерами нового мира, степень человеческой активности, казалось, возросла, напомнив Никлину трепещущую активность крошечных созданий, для которых космосом является капля воды…
Одно мгновение «Тара» летела в межзвездной тишине, а уже в следующее
— покоилась на залитой солнцем, заросшей густой травой поляне. Часы на корабле не зафиксировали никакого разрыва во времени, но каждый из пассажиров, включая детей, помнил о странном состоянии вне времени. Насколько Никлин смог установить, все они, за исключением лишь его самого, провели это безвременье в кратком и безмолвном общении с добрым божеством, скрытым за сияющим белым облаком.
Все они вышли из этого состояния, по сути дела, теми же людьми, только еще больше утвердившись в своей вере. Первое, что сделал Ропп Воорсангер после приземления «Тары», — вывел всех пассажиров на заросшую буйным разнотравьем поляну и вознес благодарственный молебен. И никогда еще в истории человечества не существовало религиозного братства столь единого и непоколебимого в своей вере. Но ведь, в конце концов, эти люди стали участниками яркого и удивительного чуда. Они уже считали себя мертвецами, но оказались спасенными, и спасение их сотворило Божественное Вмешательство. У них, как ни у кого другого, были все основания слиться в едином «Аллилуйя!»
То, что испытал Никлин, сильно отличалось от переживаний остальных, и, наверное, поэтому в нем произошли неизбежные перемены. Он вышел из всего этого с совершенно иными убеждениями. И эти новые убеждения требовали от Джима пересмотра его личной модели реального мира. Соответственно, он вынужден был признать существование верховного разума. Зовут ли его Бог, или Добрая Фея, или Газообразное Позвоночное — это не имело никакого значения для того главного, центрального факта — он, Джим Никлин, больше не может вести жизнь скептика и нигилиста.
Гуляя в одиночестве под непривычным звездным небом, Джим раздумывал, могло ли воздействие на него быть еще более сильным, таким, чтобы он признал существование ветхозаветного Бога, а не только высшую Личность немистического характера.
Ты ЗНАЕШЬ, кто я.
Так сказано было ему, и самое сверхъестественное состояло в том, что Никлин давно был подготовлен к этому откровению. Он почти постиг истину в то хмурое ветреное утро в бичхедском офисе, когда Сильвия Лондон страстно рассказывала ему, что вся материя имеет майндонную компоненту и что для развития бессмертной личности необходимо только наличие достаточно сложной физической системы, вроде человеческого мозга. Никлин тогда начал возражать: если одной физической сложности достаточно для возникновения разума, то, в принципе, нет необходимости в биологическом элементе. Тогда любая достаточно сложная система может обладать разумом. И, доводя это рассуждение до логического конца, можно ли найти лучшего кандидата среди сложных многокомпонентных структур, чем галактика?
Идея разумной галактики не нова, научные провидцы выдвигали ее еще в середине двадцатого века.
Но чтобы вступить в борьбу с действительностью!
Никлин знал, пройдут годы, прежде чем он сможет хотя бы надеяться, что свыкнется с мыслью, что на подмостках вечности он играет вместе с такими существами, как ультаны, столь развитыми и могущественными, что они могут задумать перестройку всей схемы творения по собственному желанию. И что существуют еще те, кто ушел от ультанов столь же далеко, как ультаны от людей. Он мог бы назвать их Галактианы. Это невообразимые, непостижимые существа, но они столь озабочены сохранением жизни, что способны заботиться о благополучии одного-единственного носителя разума.
Никлин допускал вероятность того, что «Тара» переместилась вследствие какого-то странного и хитрого парафизического закона, что материя непостижимым образом вернулась на место своего возникновения на прежней оболочке Орбитсвиля. Но его новые инстинкты подсказывали — тот, кто назвал галактику Второй Области «мертворожденным братом», сделал свой собственный сознательный выбор.
Это означало, что все носители разума в равной степени являются уникальными и значительными. Все они бессмертны, все будут участвовать в величественной картине эволюции, которая в конечном итоге приведет к сближению всех форм Жизни. А для тех, кто способен постичь, это означало — ни одна жизнь не пропала зря и…
— Доброе утро, Джим! — Это был Чэм Уайт. Они Нора взобрались на облюбованный Никлином пригорок. Оба тяжело дышали. — Что вы здесь делаете?
Никлин приветливо взмахнул рукой.
— Здесь хорошо думается.
— О чем же? — спросила Нора, и на ее веснушчатом лице появилась улыбка. — Мне помнится, в прежние времена вы были законченным атеистом.
Никлин кивнул.
— Как вы правильно заметили, Нора, мне есть о чем подумать.
— Мы пришли попрощаться с вами. Надеюсь, что не навсегда, — сказал Чэм. — Мы хотим побыстрее вернуться в Бичхед, а оттуда уехать в Оринджфилд.
— У вас нет желания остаться здесь и помочь Воорсангеру основать Святой город?
