сохранило прежнюю конфигурацию. Майкл положил ей ладони под груди и почувствовал жар ее тела и внутреннее напряжение. Недостаточно! Он продвинулся еще на дюйм.
— Подожди! — Энн запрокинула голову. Майкл пощекотал губами ее ухо, стараясь прогнать страх.
— В чем дело?
— Диафрагма…
Майкл все еще боролся с надеждой выжить, хотя бы в ребенке.
— На месте?
— Нет… Да… Не помню, чтобы внутри было настолько полно.
А Майкл помнил. Помнил смех Габриэля и его серебристые глаза, когда он следил, как неуклюжий английский мальчонка стянул французскую булку. Помнил, как обливался потом, когда мадам поучала, как ублажать женщин. И не мог дождаться, чтобы закончился день. Тогда они запирались с Габриэлем в своей клетушке, тесно сидели голова к голове, и он учил француза читать и писать. Чтобы казаться джентльменом, хотя ни один из них не мог рассчитывать им стать.
Он вернулся в настоящее и глубоко похоронил память. Мускулы Энн сопротивлялись полному проникновению и доили его, будто голодный рот. Черт! О Боже! На него снизошла истина.
Майкл прижал губы к ее виску.
— Ш-ш-ш… Все в порядке.
Еще одна ложь.
— Я… Ты сегодня какой-то не такой…
А она, наоборот, казалась невероятно знакомой. Единственной его связью с нормальным в этом сошедшем с ума мире.
— Это я… — успокаивающе пробормотал он. — Я, а не резинка.
Майкл потянул обратно свой член, чтобы внутри у Энн образовался вакуум.
— Ты чувствуешь ее? — забеспокоилась женщина.
Он чувствовал саму Энн. Внутри накапливалась боль, которая требовала выхода. Майкл чувствовал все. Он вошел так глубоко, чтобы она ощутила его всего.
Боль, наслаждение.
Что же враг дал Габриэлю, что не сумел дать ему Майкл?
Принимая его всего, Энн потянулась к нему губами.
— Я хочу знать… — Слова сорвались на едином выдохе.
— Что… что ты хочешь знать? — так же выдохнул он. На ресницах Энн блестели капельки воды, мокрые пряди волос щекотали ему щеку,
— Что ощущает мужчина, когда находится внутри женщины? Как ты сейчас…
Майкл слепо наклонился, и горящая плоть скользнула сквозь влажные, пружинящие волоски ее лобка. Он нежно зажал напрягшийся клитор между большим и указательным пальцами. Мягкая снаружи, внутри Энн оказалась напряженной, под стать ему, и вся пульсировала. Вокруг его члена и между пальцами.
— Вот что ты хочешь знать, Энн Эймс.
— Да, — выдохнула она. Их руки встретились у нее на груди,
— Я чувствую вокруг себя твой пульс. Ты сжимаешь меня, но с каждым ударом сердца все больше раскрываешься. — Майкл сделал несколько движений, продемонстрировав, что он ощущает.
Интересно, как долго Габриэль ему лгал? Несколько дней? Несколько недель? Несколько лет? И ощутит ли Энн тот же привкус предательства?
— Приспосабливайся к моему ритму, — сказал он и вошел так глубоко, чтобы забыть того человека, забыть Габриэля, чтобы остались только он и она. — Сейчас я стисну твой клитор, а ты стисни меня. Приготовься, я выхожу.
— Майкл… — вздрогнула Энн.
— Ш-ш-ш… Расслабься, а теперь крепче. Теперь ты поймешь, что я ощущаю внутри тебя. Еще крепче. Стискивай, отпускай — так. же, как бьется сердце. О Боже! Вот так! Хорошо! C'est bon. Мне так хорошо с тобой, Энн. — Майкл потерся щекой о ее шею, вдохнул ее аромат и прислушался к бушующей в ее теле страсти.
Сути Энн Эймс. Но как долго это может продолжаться? Прерывистое дыхание совпало с ритмом их движений. На левую грудь упала чистая капелька влаги. Что это? Дождь, слеза или пот?
Он плакал только тогда, когда над ним издевался враг. А враг в это время смеялся. С тех пор Майкл не плакал ни разу.
Он обнял Энн, прижав ее ладони к ее груди, И, преодолевая сопротивление, слился с ней воедино. И тогда исчезло все на свете, кроме движений его пениса у нее во влагалище и подрагивания клитора между пальцами. Не осталось ни прошлого, ни будущего…
Время остановилось. И она закричала:
— О Господи! Мишель… О Мишель!
Тогда он укусил ее в шею, чтобы прекратить ее крик и не позволить словам сорваться с собственных губ: «Мое имя не Мишель, а Майкл».
А в грезах ждала его Диана. Плоть почернела от жара, белокурые волосы пожрало пламя. Именно такой он видел ее в последний раз. «Я люблю тебя, Мишель!» — «Не делай этого, Диана. Разреши помочь. Черт возьми, я могу тебе помочь! Дай мне возможность». — «Ты не способен мне помочь, mon amour, но можешь воссоединиться со мной».
Майкл отпрянул от ее пальцев. Ей не удалось его схватить, но она к нему прикоснулась. Ее плоть уничтожала его плоть точно так же, как его прошлое разрушало ее прошлое.
Дыхание Дианы — дым — щекотало его ноздри. «Мы тебя ждем, Мишель». За плечом Дианы возникло лицо Литтла. Губы обожжены, почернели. Стряпчий осуждающе смотрел на Майкла. За колени, за поясницу, за плечи, за шею его хватали чьи-то руки — детские, взрослые, женские, мужские. Руки всех, кого он когда-либо любил. И все они были мертвы.
Шею лизнуло пламя — язык Дианы. «Ты представляешь, что он с нами творил?»
Майкл хотел закричать, его тошнило. Он не желал знать правды. В конце концов, он ничего не мог предпринять. Да, он знал, что враг творил с мертвецами. И особенно с Дианой.
Майкл был совсем ребенком, когда он взял его к себе. А Диана оставалась женщиной, с женскими страстями. Враг отнял у нее все. Как отнял у Майкла детство.
Внезапно перед ним оказался Габриэль, а Диана исчезла. Его кожа тоже почернела, а вместо белокурых волос на голове шевелились голубые и оранжевые языки пламени. Друг прижался к нему щекой. «Знаешь, что я совершил, Майкл?»
Глава 14
Всю жизнь им правила ненависть, билась в груди, словно сердце затравленного зверя. И только ненависть двадцать девять лет поддерживала в нем жизнь, только она заставляла оставаться в этом аду.
Он умело вывел из лифта деревянное кресло на колесах. Человек в кресле не проронил ни звука. Он держал спину очень прямо, а ноги, наоборот, оставались скрюченными. Верхняя площадка была всего в десяти футах позади них. Очень просто сейчас развернуть кресло.
На лбу выступили капли пота — настолько живо он представил громыхание колес и удивленный возглас больного: «Что ты собираешься делать?»
«Собираюсь убить вас, сэр».
Дальше этого воображение не шло.
Его слова не вызовут страха, который он так ярко воображал. Скорее всего человек в кресле рассмеется, прекрасно понимая, что у него не хватит храбрости встретить лицом к лицу последствия своих действий.
— Для этого времени года, пожалуй, слишком прохладно, — произнес больной.
Он скрипнул зубами, услышав знакомый насмешливый тон. Человек в кресле, как всегда, догадался, о чем он подумал. И, глядя в полированный, красного дерева, пол, а не в его седовласый затылок, вежливо ответил:
— Да, сэр.
Надел на лицо бесстрастную маску и, чтобы не поддаться съедающей ненависти и не совершить того,
