вышагивала из угла в угол, стараясь придумать способы, как бы им быть вместе. Если, конечно, он еще хотел ее. Атлас приходил по крайней мере один раз в день, чтобы убедиться, что она надлежащим образом накормлена и что ее чаша с водой наполнена, но не говорил ей ни слова. Фактически, они не разговаривали с того момента, как покинули шатер.
В то время она чувствовала себя слишком чувствительной, слишком податливой. Она боялась, что ее чувства к нему светятся в ее взгляде, потому, скорее всего, они прозвучали бы и в ее голосе.
В Атласе были все качества, которые она хотела бы видеть в спутнике жизни. Они были равны по силе. Ей никогда не пришлось бы переживать о том, что она может поранить его. Он умен и очарователен. Он был защитником, воином. Он восхитительно умел мстить, это она знала не понаслышке.
Богиня улыбнулась, желая суметь коснуться своей спины, чтобы ощутить его имя. Она была уверена, что буквы будут такими же горячими, как и сам мужчина. Но…
Почему он не говорил с нею?
Почему ты не говорила с ним?
Потому что она не знала, что сказать. Хотел ли он ее еще? Чувствовал ли он что-то к ней? Как она отреагирует, если нет, что, скорее всего, ближе к правде? Часть ее хотела взять все, что он даст ей. Другая часть знала, что ее гордость не позволит ей так низко пасть. Но в этот раз, в конце, когда они вернулись в Тартар, и он замкнул решетку ее камеры, ей показалось, что она заметила проблеск сожаления. Сожаления, что ему приходилось сажать ее под замок. Сожаления, что они не могут провести больше времени вместе – на ложе и вне его.
Ника дернула свой ошейник и яростно вскрикнула. Проклятье! Она являлась олицетворением силы, и, невзирая на это, была беспомощна, как младенец. Как она могла бороться за сердце мужчины, если не могла обеспечить себе свободу?
Атлас услыхал отчаянный выкрик и сразу же понял, кто издал его. Ника. Его Ника. Его прекрасная Ника. Он размышлял о том, что делать, каким образом им быть вместе, в течение четырех дней. Что же, похоже, времени на раздумья больше нет. Она была близка к срыву. Она вкусила свободу; и теперь находиться в заточении в тысячу раз хуже, чем до этого.
Ему ненавистно было то, что она под замком, и он знал, что пока это так, они никогда не смогут быть вместе. Он также знал, что они не смогут быть вместе, если он выпустит ее. Она, скорее всего, сбежит, а его наверняка ждет кара.
Возможно, она любит его, возможно, не любит. Возможно, она останется с ним. Или же хотя бы попытается. Он нравился ей, ее к нему тянуло. После всего, что между ними было, она бы не делила с ним ложе, если бы это было не так. Но любила ли? Он не был уверен.
И это на самом деле не имело значения. Он любил ее. Возможно, так было всегда. Еще ни к одной женщине он не испытывал столь сильных чувств. Ранее он никогда не желал проводить все время бодрствования с кем-либо, и никого так не хотел прижимать к себе во сне. Он никогда не хотел делить каждую трапезу с кем-либо. Разговаривать и шутить. Делить жизнь на двоих. Но с ней ему хотелось всего этого.
А поскольку они не могли быть вместе, независимо от того, как сложатся обстоятельства, оставался только один выход.
Атлас направился вверх по ступеням к камере Ники. Она била кулаком по стене, поднимая вокруг себя облака пыли. Ее вид едва не сокрушил его. Он хотел целовать ее, ласкать каждую клеточку ее тела, утонуть внутри нее.
«Скрепи сердце. Сделай то, что необходимо»
Его рука тряслась, когда он отпирал замок.
Ника услыхала звук открывающейся решетки и обернулась. Вздох заставил ее прелестные губы приоткрыться. Атлас молча протянул руку.
– Что…
– Просто возьми меня за руку.
Хмурясь, она сделала это.
По-прежнему храня молчание, он провел ее по тому же пути, который они проделали четыре дня тому назад. На этот раз никто не пытался их остановить. По правде говоря, когда они проходили мимо поста стражи, двое дежурных богов просто закатили глаза.
Снаружи, едва облака скрыли их от чужих глаз, он обернулся к Нике. Он хотел ее поцеловать, но знал, что если сделает это, то не сможет отпустить. А он должен был отпустить ее.
– Атлас, – соблазнительно улыбнулась богиня, пытаясь обвить руками его шею. – Новая прогулка? Я рада.
Он покачал головой и положил пальцы на специальные выемки в ошейнике. Металл на ощупь оказался холоден. Затем он наклонился и прижался губами к центру.
Ее улыбка сникла. Дрожь прошла по телу.
– Ч-что ты делаешь?
– Не двигайся.
Он глубоко вдохнул, задержал дыхание, а затем медленно выдохнул. От того, что воздух из его легких попал внутрь ошейника, металл ослаб, и, наконец, ошейник разломился по центру и упал на землю.
С широко распахнутыми глазами, она протянула руку, чтобы потрогать себя за шею.
– Не понимаю, что происходит, – проговорила Ника.
Эти же слова она говорила и ранее. Тогда у него не было ответа. А теперь был. Он любил ее, но никогда не смог бы признаться ей в этом.
– Иди, – сказал он. – Перенесись куда-нибудь. Может быть, на землю. И, что бы ты ни делала, оставайся в тени. Поняла?
– Атлас… нет, – она неистово помотала головой, даже вцепилась в его рубашку. – Нет, я не могу. Когда они узнают о моем исчезновении, а они непременно узнают, вина падет на тебя. Ты станешь узником, тебя поместят к ненавидящим тебя Олимпийцам. Или же, если тебе повезет, тебя казнят.
Он понял, что у нее есть чувства к нему, одновременно радуясь и печалясь. Он не безразличен ей, что означало, что она будет страдать без него. Как ничто другое, это лишь усилило его намерение спасти ее. Она не заслужила жизни за решеткой.
Он заставил себя принять грозный вид. Заставил себя отпрянуть от нее.
– Я больше видеть тебя не могу. Я получил тебя, и теперь ты прискучила мне.
Ее руки упали по сторонам, словно внезапно стали каменными, но она тут же обхватила ими себя.
– Тогда верни меня в камеру и держись подальше от меня. Ты не обязан делать это.
Она добровольно отказывается от свободы, чтобы быть рядом с ним? Будь она проклята. Он еще сильнее влюбился в нее.
– Иди! Глаза б мои тебя не видели. Не поняла? Меня тошнит от тебя, Ника.
– Заткнись, – слезы наполнили ее глаза. Настоящие – треклятые – слезы. – Ты же говоришь неправду. Не может быть, чтобы это была правда.
Последние слова она надломлено прошептала.
Его сердце болезненно сжалось. Сделай это. Покончи со всем.
– Пусть лучше меня заточат или казнят, только бы более никогда не видеть тебя. Потому что каждый раз, когда я смотрю на тебя, я вспоминаю, что было между нами и… меня тошнит. Я использовал тебя, стремясь наказать, но зашел слишком далеко. Слишком, – ненавидя себя самого, он отвернулся от нее. – Потому окажи услугу нам обоим – убирайся.
Долгие мучительные минуты она молчала. Он знал, что она не перенеслась, поскольку не слышал шороха одежды. Но потом он услышал всхлип. Плач. Должно быть, она дала волю слезам.
Боги, он не мог этого сделать. Не мог так жестоко прогнать ее. Обернувшись, он намеревался схватить ее и сказать правду, заставить выслушать. Заставить ее уйти по-хорошему. Но она исчезла до того, как их взгляды встретились, и руки его обняли лишь воздух.
– Ты дерзкий глупец!
Атлас поднял глаза на раздраженного Крона. Ничего другого ему не оставалось. Его запястья были прикованы цепями к шестам, которые удерживали его коленопреклоненным. Тот самый ошейник, который
