эту картину, какую она описала.
Судя по всему, орудием убийства послужил массивный нож для разрезания книг, изготовленный из нержавеющей стали. Удар был нанесён тяжёлой крестообразной рукоятью ножа в висок. Этот нож валялся тут же возле кровати, так же как и книга, которая, по-видимому, была до того заложена этим ножом. По общему признанию, нож принадлежал жене покойного. Она и сама признала это, но упорно отрицала какую бы то ни было причастность к убийству. По её словам, оно произошло в те несколько минут, когда её не было в комнате, — между концом её ссоры с мужем и её вторичным появлением в его спальне. Она пыталась уверить нас, что вернулась для того, чтобы помириться с мужем, а, войдя в комнату, увидела там Элу и Уго.
Беглый опрос гостей, утративших всю свою респектабельность из-за боязни быть запутанными в тёмное дело, не дал ничего. Они растерянно отвечали на вопросы, задаваемые шефом полиции. Вернувшись на своё место у стены, каждый из них замирал в позе испуга и даже отчаяния.
— Кто они такие? — тихонько спросил Кручинин у шефа.
— Промышленная и финансовая знать нашего города, — со странным выражением, смахивающим на трепет уважения, ответил тот. — Конечно, те, кто не успел бежать к американцам.
— Ах, вот что!.. А я было не так вас понял, дорогой коллега, — усмехнулся Кручинин… — Ну-ка, назовите мне их.
Шеф стал называть одного за другим сидевших вдоль стены гостей.
— Они всегда были такими… смирными? — спросил Кручинин.
— О, что вы! — Шеф рассмеялся. — Это же были хозяева жизни. Отцы нашего города и даже страны.
— Почему же они похожи теперь на кукол?
Шеф махнул пухлой рукой, каждый сосискообразный палец которой выражал беззаботную самоуверенность.
— А разве это не куклы? — сказал он. — Теперь ведь они никому не страшны. Они потому так и держатся, что уверены: при малейшем подозрении каждый из них будет посажен.
— Вот как?
— Непременно! — Шеф нахмурил брови и его круглое добродушное лицо приняло угрожающий вид. — Мы всех их вместе и каждого в отдельности видим насквозь и знаем как свои пять пальцев. Наша задача теперь перевоспитать их и поставить на службу демократии.
— И вы теперь совершенно спокойны за их и за себя?
— Безусловно.
— Вот и прекрасно, — с видом окончательно успокоившегося человека резюмировал Кручинин. — Так и будем знать.
Все более или менее определённо говорило том, что убийцей Вельмана, может быть невольным, была его жена. Шеф приказал Круши арестовать её.
Кручинин не вмешивался. Дело, казалось, перестало его интересовать. Единственный вопрос, заданный им Эле, был, видимо, совершенно случаен и придуман только для того, чтобы не выдать своего равнодушия:
— Тут, на столике, возле меня, и стоит мо-око, которое вы налили для господина Вельмана?
— Да.
— Это произошло… — Кручинин посмотрел а часы, соображая, — примерно… с полчаса тому назад?
— Я могу сказать совершенно точно, — уверенно отозвалась Эла. — Выходя из кухни с этим стаканом молока, я посмотрела на стенные часы. Было без четверти два, а теперь… тридцать пять минут третьего, значит…
— Значит, вы налили это молоко ровно пятьдесят минут тому назад.
— Совершенно верно.
— Благодарю вас… Это всё, что меня интересовало, — сказал Кручинин шефу и тихо, гак что слышать ею, кроме шефа, мог только Грачик, добавил: — Задержите здесь всех, пока я не вернусь.
Сопровождаемый Грачиком, Кручинин быстро спустился в первый этаж и прошёл коридором к прихожей. Там он уверенно направился в угол, и Грачик увидел в его руке большой полотняный конверт голубого цвета. Грачик понял, что равнодушие Кручинина, разыгранное перед тем, было напускным. Все время мысли его были сосредоточены на этом конверте, и он хотел установить одно, имеет ли это второе убийство какое-нибудь отношение к плану. Убедившись в том, что никакой связи тут нет, он, вероятно, окончательно выкинул все слышанное из головы и теперь стоял перед Грачиком торжествующий, с желанной добычей в руке.
Грачик не мог удержать руку и потянулся к конверту. Он нетерпеливо вскрыл его и глянул внутрь. Конверт был пуст.
Уго Вельман едет на курорт
Прежде чем Грачик успел опомниться от ошеломившего его острого разочарования, послышался беззаботный голос Кручинина:
— Выпей на ночь стакан молока — все пройдёт. А теперь спать! Никакие убийства, произойди их сегодня хотя бы десяток, меня уже не интересуют.
— А электростанция! — воскликнул Грачик. — А ежеминутная возможность взрыва! Это вас тоже не интересует?
— Утро вечера мудрёнее, — повторил Кручинин. — Я хочу спать.
— По крайней мере поднимемся и скажем шефу, что на сегодня с нас довольно.
— Ох, уж эти мне церемонии! — пробормотал Кручинин и нехотя поплёлся за Грачиком.
Шеф не пожелал их отпустить, прежде чем они выскажут своё мнение о случившемся. Эта просьба, очевидно, мало нравилась Кручинину и, может быть, он действительно очень хотел спать, но все же с вежливой улыбкой он выдавил из себя несколько неопределённых фраз и в заключение высказал предпочтение услышать прогноз такого опытного человека, как Круши.
Трудно было не заметить, что предложение польстило черномазому офицеру. Он не заставил себя просить и нарисовал подробную и, нужно отдать ему справедливость, довольно вероятную картину убийства, оставлявшую мало сомнений в виновности жены директора. Однако, как опытный полицейский работник, лейтенант не мог не установить связи между предшествовавшим смерти отсутствием директора Вельмана и происшествием на станции. Он был по-прежнему уверен, что там похищены личные ценности Вельмана, и полагал, что Вельман ждал около станции своего секретаря, чтобы, получив от него ценности, скрыться с Элой вглубь страны, а может быть, и за границу. Двойная неудача — исчезновение драгоценностей и преждевременная смерть Вельмана — разрушила их планы.
Что касается сделанной Кручининым находки — голубого конверта, то Круши не бы склонен ставить её в какую бы то ни было связь с последней прогулкой директора. По словам Элы Крон, конверт ещё утром был вместе с остальной корреспонденцией просунут снаружи в дверную прорезь, служившую для опускания почты. Эла сама подняла его пола. Она не вскрыла его и не успела ничего о нем сказать директору, так как в этот день он не занимался делами. Когда он вечером, уходя из дома, сам увидел на столике в прихожей пачку почты, то небрежно сунул её в боковой карман куртки, в которой ходил на вечернюю прогулку.
Все предположения Кручинина, развитые им во время прогулки от станции к этому дому, рушились, как карточный домик. Вдобавок ещё Круши, отведя в сторону шефа и Кручинина с Грачиком, с присущей ему безапелляционностью заявил:
— Скажу вам больше, господа: я нисколько не буду удивлён, если в конце концов выяснится, что ценности захвачены из-под носа покойного директора по приказанию… его почтенной супруги. Кому, как не ей, было лет всего узнать о предполагаемом их изъятии сейфа и о том, что её муж намерен использовать их вовсе не для того, чтобы окончить свои дни в её обществе. Я же вам говорил: в городе хорошо известна его слабость к блондинкам. Черт возьми, могла жена тоже знать это?..
— Очень вероятно… Очень, очень вероятно. — Шеф потёр руки и, поднявшись на цыпочки, похлопал по плечу лейтенанта. — Не могу понять, Круши, почему за двадцать лет службы вы остались лейтенантом? У нас вам обеспечена карьера. Мы умеем ценить тех, кто знает дело. Ну, что ж, господа, может быть, когда нам удастся развязать язык этой почтенной особе — вдове директора, мы действительно распутаем и узел
