— В этом-то, мой друг, вы можете не сомневаться.
— Что же будет?
— Вы так спрашиваете, как будто я всю жизнь просидел под аэропланными бомбами.
— Вы были на войне четырнадцатого года…
— Тогда в нас швыряли игрушками в двадцать пять — пятьдесят килограммов. Теперь к этому нужно приписать ноль справа. Тогда летали для устрашения, теперь летают для уничтожения. Дрянным хвастунишкой сочли бы в те годы летчика, который сказал бы, что он намерен уничтожить ночной бомбардировкой плотину.
— А теперь?
— Теперь?.. Черт его знает, что будет теперь. Мы с вами об этом сможем скоро судить.
— Перспектива! — сказал молодой инженер, нервно передергивая плечами.
— Я могу дать вам небольшой примерчик: однажды река Колорадо, дающая энергию Сан-Франциско, прорвала плотину. До берега моря массе воды оставалось пройти всего восемьдесят километров — три часа пути. Но на протяжении этих трех часов вода причинила разрушений на пятьсот миллионов долларов, то есть на два миллиарда наших германских марок… золотых, конечно. Впрочем, вы не знаете, что такое золотая марка. Вы ее никогда не видели. Это штука, за которую по нынешним ценам вас можно купить со всеми потрохами на целый день…
Инженер не договорил. Желтое зарево сверкнуло на мраморе щитов. Медная обводка кожухов турбин отбросила сияние к дрогнувшему потолку. Выдавленная столбом воздуха, стеклянная стена обрушилась внутрь машинного зала. Снаружи, с гладкой поверхности уснувшего озера, поднялся к небу пенистый фонтан воды. Грохот взрыва дошел до зала позже, когда над озером взметнулся уже следующей гейзер. Он перебросил пенистую струю через широкое полотно дамбы, сливая ее с фонтаном бетона и стали, вскинутых бомбой. Точно обрадовавшаяся освобождению, вода хлынула в прорывы. Плотина дрожала от напора пенящейся воды. Вода рвала надломленные глыбы бетонной стены. За каждой бомбой, падающей в озеро, следовал ослепительный фонтан воды и камней. Гидравлическое давление подводных взрывов рвало тридцатиметровую толщу бетона, как гнилую фанеру.
Двести шестьдесят миллионов тонн воды уничтожающим все на своем пути потоком обрушились на Фюрт — Нюрнберг, которым она столько времени рабски отдавала свою голубую энергию для производства орудий войны. Вода переливалась через гранитные набережные, заливала улицы, клокотала на площадях. Берега канала не могли вместить грандиозную массу воды, отданной водохранилищем. Она потоком устремилась в русло Регнитца и понеслась к Бамбергу.
Самолеты третьей колонны Дорохова, эшелонированные по частям и подразделениям, точно следуя имеющимся у них фотографическим планам военнопромышленных районов Фюрта и Нюрнберга, методически, с поразительной точностью сбрасывали бомбы на предназначенные им объекты. То, что происходило, было так далеко от представления немцев, что они еще долго потом не хотели верить в преднамеренную точность бомбардировки и многое приписывали случайности. Советское нападение не преследовало огульной бомбежки города, его жилых кварталов, исторических памятников, больниц и гостиниц, к чему приучили немцы жителей испанских городов и чего ждали теперь сами. Над притихшим центром Нюрнберга был только слышен могучий шум сотен самолетов, но не упала ни одна бомба. Бомбометание велось с поразительной точностью.
Зажигательные бомбы, сброшенные первыми эшелонами Дорохова, вызвали пожары в военнопромышленных районах. Температура в 3 200 градусов, развиваемая бомбами, была достаточна, чтобы воспламенить самые трудновозгораемые материалы. Языки пламени появлялись мгновенно на месте падения бомб, и самолеты удалялись к северу, чтобы сбросить следующие бомбы на Бамберг. На смену первому эшелону подходили самолеты второго, сбрасывающие фугасные бомбы. Ко времени их падения половина военных заводов была уже объята огнем. Красные столбы пламени с воем устремлялись к небу, вздымая тучи искр и окрашивая черный купол неба багровыми сполохами. О том, чтобы бороться с разбушевавшимся океаном огня, не могло быть и речи. Пламя было всюду. Оно возникало все в новых и новых местах, вырывалось из новых и новых развалин. Стеклянные крыши цехов лопались с жалобным звоном. С гулом горного обвала оползали многоэтажные корпуса. Как жалкие детские игрушки, сворачивались в клубки стальные каркасы горящих самолетов. Раскаленные коробки танков делались прозрачными. Их никто не пытался спасать. Пожарные и охрана бросились в подземелья, спасая самих себя.
Еще через несколько минут в нюрнбергских домах полопались все стекла. Волна страшного взрыва докатилась туда за шестьдесят километров. В Бамберге взлетели на воздух заводы взрывчатых веществ. Небо пылало. На десятки километров вокруг поля покрылись хлопьями копоти. Толпы обезумевших охранников стремились в убежища. У входов клокотал водоворот потерявших рассудок людей. Электричества не было. Лифты, набитые визжащими от ужаса охранниками, стояли посреди темных шахт. На глубину тридцати метров нужно было спускаться по железным лестницам. В полутьме, к которой еще не привыкли глаза, люди оступались и падали. Их никто не поддерживал.
Не убежища еще не успели наполниться и наполовину, когда над теряющими рассудок толпами пронесся крик:
— Вода!
Вода появилась на улицах. Сначала ей не придали значения. Но когда уровень ее в течение трех минут повысился до полуметра, когда по главным улицам уже можно было пройти только по пояс в воде, когда вода потоками хлынула в подвалы, когда вслед за стремящимися в подземелья людьми с грохотом ринулись водопады, все поняли:
— Плотина!!!
Можно было сохранить надежду на спасение от огня, — большевики не сбросили ни одной бронебойной бомбы, чтобы разрушить убежища.
Можно было надеяться спастись от OB, — большевики не сбросили ни одной химической бомбы.
Но куда было скрыться от воды? Через восемь минут потоки ее поднялись до человеческого роста.
Сидя в рубке флагманского самолета, совершающего третий заход для бомбометания, Косых чувствовал, что задыхается. Воздух вокруг машины был раскален и насыщен густым, тошнотворным запахом гари. Колонны за время бомбардировки уменьшили высоту полета до двух тысяч метров, но летчики снова вытаскивали высотные респираторы, чтобы глотнуть немного кислорода.
Дорохов отдал приказ головному соединению следовать за ним и, еще уменьшая высоту, направился по Регнитцу и затем по каналу Людвига в сторону Лоренценвальда. Машины впервые прошли над центром города. Косых вспомнил картины Венеции. Вместо улиц в серой предрассветной мгле поблескивали потоки быстро текущей воды.
Самолеты шли уже. совсем низко. Можно было видеть отдельные кварталы, дома. Косых с удивлением увидел на многих крышах людей. Это не были ищущие спасения от воды. Здесь, в жилых районах, вода заливала только подвалы. Значит, люди взобрались на крыши, чтобы смотреть на них, на самолеты советской эскадры. Они не укрывались в убежища. Они уже поверили в казавшееся им невероятным: большевики не бомбят мирных жителей.
Дорохов, раненный в бою с москитами, еще сам вел соединение над каналом, туда, где в окрестностях города, разделенные течением канала, расположились по берегам кварталы казарм. По западному берегу до самого Майаха тянулись темные корпуса. Судя по фотоплану, это были казармы южногерманского корпуса НСКК.[27] На восточном берегу бесконечными рядами тянулись по отлогим холмам Лоренценвальда бараки концентрационных лагерей.
Косых услышал в наушниках предупреждение флагмана:
«Штурманам соблюдать величайшую осторожность. Ни одной случайной бомбы на восточный берег. Начинать бомбардировку казарм».
На поверхности земли не было видно ни одного человека. По краям огромных плацев НСКК неподвижными рядами стояли автомобили, броневики, целые массивы накрытых чехлами мотоциклеток.
Первая очередь бомб покрыла северный ряд казарм. Тучи битого кирпича, щебня и белой известковой пыли поднялись к небу. Из подвалов казарм хлынули потоки штурмовиков.
А на том берегу, у проволочных изгородей, толпились рабочие. Проулки между бараками
