рекордные люди, сам понимаешь, необходимы. Страна замечательная, рекорды должны быть тоже замечательные…
— И люди, ставящие рекорды, тоже должны быть замечательные? Например, летчик Сафар… Сафар покачал головой.
— Эх, Сандро, Сандро, я от всей души, а ты…
Он распрямил свои широкие плечи:
— Значит, ты думаешь — я не могу быть рекордным человеком?
— Смотря по какой части, Сафар. Если по гирям, то, вероятно, можешь.
И сейчас же пожалел о сказанном. Сафар не понимал таких шуток. Лицо гиганта сделалось мрачным. Так он сердился: лицо каменное, а кулаки сжимаются, тяжелые, как кувалды.
— Тебе нужно учиться, Сафар, — примирительно сказал Косых.
Сафар молча отвернулся. Дружба не позволяла ему сказать Косых то, что хотелось.
— Я хочу сказать: учиться понимать шутки, Сафар.
— Не хочу понимать шутки, когда разговор серьезный. Я хочу, чтобы все рекорды были наши. Скорость наша — Канделаки, высота наша — Гроза, а я хочу дальность брать!
— Бери дальность, Сафар, это хорошо.
— Ты серьезно?
— Очень серьезно.
— Для этого учиться много надо. Ты меня понимаешь?
— Учись, Сафар.
Сафар улыбнулся просто и ясно.
— Это будет хорошо?
— Здорово будет, Сафар. Бери дальность и… и иди спать.
Но Сафар решительно уселся на подоконник:
— А! Не говори: спать. Я сегодня такой особенный.
— А я до того обыкновенный, что сейчас вот у тебя на глазах усну.
— Можешь для хорошего товарища немножечко потерпеть. Я тебе расскажу одну историю…
Стало совсем темно. Косых не слышал, что рассказывал Сафар, — задремал под его говор. Вдруг сквозь дрему почувствовал, что в лицо ударил луч яркого света. Косых вздрогнул: прямо на него глядели уставившиеся в окно автомобильные фары.
Раздался грудной девичий голос:
— Дома?
Олеся вошла с отцом — комдивом Богульным.
Косых и Богульный давно знали друг друга, еще с гражданской войны. Олеся Богульная родилась в сибирской тайге, на заснеженном хуторе.
Сложение у девушки было отцовское: этакий маленький коваль в юбке коренастая, крепко сшитая, с широкими плечами. А лицо точеное, с нежным румянцем.
Она крикнула с порога:
— Дядя сибиряк, тату по вас соскучился. Богульный засмеялся:
— Душой кривишь, Оленок. Не верь ей, сибиряк: я, конечно, очень рад тебя видеть, но затащила меня сюда она. Умри, а поезжай к сибиряку, когда добрые люди спать ложатся.
Через несколько минут Олеся выглянула в окошко:
— Тату, ты ничего не имеешь: мы на твоей машине проедем в город?
— А я домой пешком?
— Я через час за тобой заеду. Богульный махнул рукой. Олеся скрылась. С нею исчезли Сафар и Гроза.
Богульный сидел хмурый.
— Ты чем недоволен? — спросил Косых.
— За яким бисом ее ко мне принесло? — дернул плечом Богульный.
— Говори ясней, Тарас. Не мастер я загадки разгадывать.
— Ко мне в десант перевелась: врачом головного отряда. Ты знаешь. У меня их тысячи — хлопцев моих. Все как дети мне. За всех болею, но… тут не выдерживаю. Знаю: и парашюты надежные, и прыгать научились, и все такое, а вот… не могу привыкнуть. Как она на крыло выйдет, так у меня вот тут… нехорошо.
— Старость, Тарас.
Богульный, смеясь, провел ладонью по седеющей щетине головы.
— Ну, нет, брат, врешь. Тут, видно, другое. Уж не нервы ли?
— И у тебя завелись?
— Бис их знает… до сей поры не было, но, может быть, это самое и есть нервы? С одной стороны, я, конечно, рад, дивчина на глазах. А с другой, ведь не все же ученья да тренировки, дойдет и до дела. Передовой отряд! Извольте со всеми своими санитарными пожитками на зонтиках.
— А сама она как на это смотрит?
— Горит.
— Значит, хорошо.
— Мне, знаешь, даже неловко. Раньше у нас с передовым отрядом лекпом да два санитара прыгали, а она бузила-бузила — в округ писала, добилась того, что под санчасть целый самолет отвели. Там у нее теперь все, что надо. Даже собаки санитарные с медикаментами — и те прыгают.
— И ничего?
— Собаки-то? Ничего. Да вот другие отряды недовольны: у них врачи тоже прыгать желают, тоже собак им давай, тоже целый самолет отводи. А командиры бунтуют: нам машины под бойцов нужны. Без врачей, мол, проживем!
— Может быть, и правы, а?
Богульный решительно стукнул ребром ладони по столу:
— Нет, не правы. Они психологии не учитывают. Дивчина права: боец должен знать, что о нем есть кому позаботиться в любых условиях.
Он оживился. Тема была ему слишком близка: он первый сформировал когда-то десантный парашютный отряд. Это было его родное, кровное дело.
Богульный задумчиво посмотрел в темное окно.
— Передо мною всегда стоит один и тот же вопрос, везде и всегда одна мысль: когда ударят? Ты же понимаешь, не то страшно, что ударят, — отобьем, а то, что на нервах играют.
— И все же лучше подождать, чем…
— Эх, милый, я-то разве не понимаю? Это же кровь, кровь народа, наша кровь. Жизни, много жизней с обеих сторон. Разве я не знаю?
— Война будет страшной. Огонь, сталь, химия, электричество…
На дороге послышалась сирена. Олеся крикнула из машины:
— Наговорились? Богульный прищурился:
— Мы-то наговорились…
— И мы тоже. Домой едем?
— Я вот смотрю: кто тебя, такую прыгунью зонтичную, замуж возьмет? Олеся тряхнула головой:
— Берут — и даже одобряют.
— Замуж выйдешь, не до зонтиков будет. Будущий муженек-то, наверное…
— Будущий говорит, что если я хочу по-настоящему в десанте работать, то без затяжных не обойтись. Точности без этого не будет.
Богульный переглянулся с Косых.
— Не врешь? — бросил он дочери.
— Он говорит, что и вы все, если хотите бить наверняка, должны освоить затяжной, как утреннее умывание. Так, чтобы на последних пятистах парашют, а до того — затяжка. Пулей к земле, посадка в пятачок.
— Так… — мог только протянуть Богульный. — Но, между прочим, может быть, откроешь отцу, кто он,
