прямо перед собой.
Марта так и стояла с опущенной головой. Слезы стекали по её подбородку, и тёмные пятнышки отмечали их падение на полотне блузки.
— Ты не должен был… — нерешительно проговорила она.
— Вот ещё! — воскликнул Штризе. — Пора все привести в ясность!
Он стукнул кулаком по барьеру веранды. Кастет, все ещё надетый на его пальцы, издал громкий звук.
— Что это? — спросила Марта, боязливо притрагиваясь к стальным шипам.
Пауль коротким ударом расщепил край балюстрады. Марта в ужасе передёрнула плечами.
— Ты… ты мог бы…
Он взял её за руку и сильным движением посадил в кресло.
— Поговори с отцом, пусть он уберёт его отсюда.
— Яроша?.. Он же работает здесь с детских лет!
— Ему здесь не место… Ему и всей этой банде!
— Банде?
— Чехам.
— Но это же чешский завод!
— В прошлом!
— Папа тоже чех…
— Тем хуже для него!
— Ты держишься так, словно ты тут хозяин.»
— Да! Если дядя Ян хочет избавиться от неприятностей, он должен уехать. И как можно скорей!
— Я не понимаю, о чём ты говоришь.
— Тебе нечего и понимать. Пусть уезжает завтра же.
— Можно подумать, что мы не у себя дома…
Он нагнулся к её лицу.
— Я хочу добра тебе и всем вашим, ты же знаешь!
Марта не могла смотреть ему в лицо, когда он говорил.
— Тут может произойти такое, чего не сумею отвратить ни я, ни кто-либо другой. Потом, когда все уляжется, отец вернётся и все пойдёт по-старому. Мы найдём ему место и дело… Ты же знаешь, чем я ему обязан. Неужели я оставлю его! Но теперь он пусть уезжает. Если ты его любишь, уговори его.
Он испытующе вглядывался в её помертвевшее лицо.
— А мама? Она не оставит ело.
— Я достану пропуска им обоим.
— Я знаю: папе нужно было во Францию, у него там много разных дел.
— Пусть летит во Францию! — обрадованно сказал Пауль. — Он получит пропуск через Австрию.
— Как странно! — прошептала она, оглядываясь так, словно смотрела на всё, что окружало её, в последний раз. — Нужно уходить из дома… Не понимаю, как могла бы я уйти. Мне, чешке, уйти из Чехии?
— Ты чешка?! — в деланном ужасе Штризе всплеснул руками. — Сколько тебе твердить: забудь, забудь, забудь! Ты рождена немкой. Пойми своё предназначение, Марта. Пойми высокую миссию, которую возлагает на тебя наш великий народ и наш фюрер.
— Я не знаю его, я не хочу его знать, — в страхе прошептала она.
— Тебе дано стать проводником наших идей в этой стране, нашим передовым бойцом. Мы пойдём с тобою рядом.
— Я не могу! — крикнула она, сбрасывая его руку со своей. — Я не могу оттолкнуть папу!
— Человек нашей крови может все!
— Мой отец — чех.
— Забудь его, отрекись от него.
Она вытянула руки, защищаясь от его слов.
— Пауль!
— Иметь отца славянина! Это достойно жалости. Кровь твоя должна возмутиться. Я не был бы тут с тобой, если бы не знал, что ты можешь стать нашей, забыть своё чешское прошлое! — Он торжественно поднял руку. — Я верю: наше великое северное начало возьмёт верх над тем низким, что вошло в тебя с кровью славянина.
Он постарался скрыть раздражение, когда Марта, покачав головой, сказала:
— Папа не бросит заводов.
— Он предпочтёт, чтобы его вывезли на тачке?
— Он не верит тому, что немцы придут сюда.
— А кто им помешает? — спросил Штризе заносчиво.
— Русские. — Сказала — и сама испугалась.
Пауль смотрел на неё с удивлением.
— Кто распространяет такие сказки?
— Папа верит русским.
— Вот когда большевики повесят дядю Януша, он будет знать, как им верить! А они его непременно повесят, если придут сюда.
— Он им ничего не сделал.
— Он директор завода, инженер… Этого достаточно.
— Я поговорю с папой.
Он с облегчением рассмеялся.
— Пойми же, мне было бы легче сидеть спокойно, ни о чём не заботясь, но я люблю тебя!
Ей так хотелось верить этому…
7
Деревья проплывали в свете фар, ажурными золотыми башнями. Несмотря на холодную осень, листва ещё только начинала опадать. Лемке казалось, что густой аромат её увядания проникает даже к нему в кабину автомобиля. Лемке любил осень, любил её запах, любил эти глухие уголки Грюневальда. Но сейчас его внимание было сосредоточено на том, чтобы не пропустить условленное место встречи. Он напряжённо следил за поворотами, в которых мог разобраться только человек, хорошо знающий эти места.
Перекрёстки были донельзя похожи один на другой, и в Лемке уже несколько раз закрадывалось сомнение: не пропустил ли он тот перекрёсток, где следовало повернуть, чтобы выбраться в самую заброшенную часть леса? Нет, этого не могло быть! Слишком долго он ждал этой встречи, слишком хотел её, чтобы… Но снова червь сомнения заставлял его придерживать ход машины, чтобы дать себе время приглядеться к подробностям лесного пейзажа.
Нет, он не ошибался! Рука уверенно повернула штурвал, и машина углубилась в узкую тёмную просеку. Лемке погасил большие фары и включил только одну горную, дававшую короткий, широкий пучок света. Лемке нужно было видеть обочины дороги.
Наконец-то! Наконец Клара! Его Клара! Он сразу различил её маленькую фигурку, прижавшуюся к стволу огромного дерева.
Первым движением Лемке было нажать тормоз, выскочить из машины и бежать к жене, сжать её в объятиях. Ведь он не видел её столько времени! С того самого дня, как оставил в Любеке на таком опасном посту…
Но он тут же пришёл в себя: молодец Клара! Она даже не пошевелилась у своего дерева. Только он, знавший, что она его тут ждёт, и мог различить серую фигурку в мгновенно промелькнувшем луче фары. Никто другой и не заметил бы. Молодец, молодец Клара, — ни одного движения, серый плащ, серый платок на голове… Лемке погасил свет и, проехав ещё несколько шагов, остановился. Когда его глаза привыкли к темноте, он ещё несколько времени приглядывался к дороге, потом постоял и прислушался. Наблюдение могло быть и за ним и за нею. Ни один из них не должен был подвести другого. Но за ним можно было бы уследить только на автомобиле, значит с этой стороны все спокойно. А у неё?
