зеленоватое серебро снежней пустыни; темный горизонт на протяжении бесконечных месяцев полярной зимы; завывание ветра и бесовская пляска шторма. И ко всему – мороз. Мороз!.. Вот где должен был обосноваться сатана – где-нибудь на ледниках Норд-Остланда или, скажем, поставить свой трон на острове Карла. Тут он мог бы выдавать пропуска не в тот липовый ад, что придуман монахами для устрашения старух, а вот в это подлинное, трескучее царство дьявола, где вой оголодавших песцов казался бы грешникам поистине ангельской музыкой.
Черт побери, он, Кнут Йенсен, мог бы быть здесь смотрителем. За сходную плату. А такие, как Свэн?..
Всякий раз при мысли о товарище недобрый огонек загорался в глазах Йенсена и губы его кривились в усмешку под усами, с концов которых всегда свисали сосульки, – Йенсен срывал их, входя в избу.
В последнее время Свэн чувствовал некоторое облегчение в предвидении скорого окончания зимы. С тех пор как на востоке на миг появилась светлая полоска зари, он приободрился и больше интересовался результатами охоты. Его даже немного увлекло соревнование с Йенсеном. Было приятно сознавать, что хотя бы за счет счастья, повернувшегося к нему лицом, он может почувствовать некоторое превосходство над суровым спутником. Впрочем, Свэн больше радовался поводу отвести душу в подшучивании над Кнутом, чем отчетливому сознанию, что каждая шкурка, вынутая из капкана или добытая пулей, означает лишнюю сотню крон в его кармане, тогда, как эта сотня проплывала мимо жадных рук Кнута.
С возвращением солнца Яльмар осмелел. Не в пример прошлому, стал далеко уходить один. Он расставлял свои капканы в самых неприступных местах ледяного плато. А приходя в избушку, весело насвистывал, чего с ним прежде не бывало. Это злило Кнута.
Сегодня мороз был еще крепче, чем вчера, но Яльмар не побоялся, как бывало, сразу после завтрака расстаться с Кнутом. Это был последний день перед возвращением на берег Зордрагерфиорда, то есть перед отдыхом по крайней мере на три-четыре дня в теплой избушке. Там можно будет спать, не боясь застудить себе легкие, пить утренний кофе, не обжигаясь и не опасаясь того, что жидкость замерзнет в кружке, прежде чем попадет в рот.
Укрепив пожитки на санях, Яльмар еще раз набил трубку.
– Разгонную трубочку, Кнут?
Кнут мрачно молчал, возясь с укладкой своих саней.
– Эй, Кнут, с тобой говорят!
– Слышу.
– А раз слышишь, то не следует заставлять собеседника глотать лишнюю порцию мороза, чтобы повторять приглашение. Держи! – и Яльмар бросил ему свой кисет.
Кнут с сумрачным видом набил трубку. Сильными затяжками раскуривая ее, он сказал из-за окутавших его голову клубов дыма:
– А ты не думаешь, Яльмар, что следует пересмотреть наше условие?
– Что ты хочешь сказать? – насторожился Яльмар. – Между нами же нет никаких условий.
– Не следует ли нам восстановить наше товарищество? – проговорил Кнут, не глядя на собеседника.
Яльмар помахал огромной рукавицей.
– Эге-ге! Теперь, когда песец пошел ко мне, ты снова заговорил о товариществе.
– Это случай.
– Ну, а если завтра случай улыбнется тебе, ты снова разорвешь товарищество?
– Этого больше не будет.
– Нет, Кнут. Сегодня он, этот господин случай, улыбается в мою сторону, и я возьму то, что мне с него причитается. Я, брат, тоже понимаю, что значит лишняя шкурка.
– Именно ты-то этого и не знаешь, – обозлился Кнут.
– Ты что же, за дурня меня считаешь?
– Дурень не дурень, а...
– Хочешь я тебе скажу?.. Берген знаешь?
– Ну?
– А Хильму Бунсен знаешь?
– Ну?
– А аквавит[3] Хильмы знаешь?
– Я начал о деле, а ты... вон куда!
– А я не хочу говорить с тобой о деле, – рассмеялся Яльмар.
– Ну и дурак! – отрезал Кнут и выбил трубку о край саней. – Коли так, прощай... Завтра к вечеру сойдемся у Зордрагер?
При этих словах он не спускал со Свэна пристального взгляда исподлобья. Он криком поднял собак и щелкнул бичом.
– Сойдемся у Зордрагер, – ответил ему Яльмар.
Он поднял своих собак и, тяжело наваливаясь на лыжи, пошел вдоль обрыва.
Кнут несколько раз оглянулся ему вслед. Через несколько минут он свернул с прежнего направления и тоже погнал собак вдоль обрыва, но в другую сторону. Две темные фигуры медленно расходились в сумерках полярного утра, сопровождаемые упряжками.
Снег повизгивал под лыжами, и монотонно пели полозья саней.
Яльмар добродушно бурчал что-то себе под нос в такт поскрипыванию лыж и прислушивался к дыханию собак.
Кнут бранился и нетерпеливо подгонял своих животных.
Прежде чем охотники потеряли друг друга из виду, Йенсен еще два или три раза оглянулся на Свэна. Но скоро узкая полоска света на востоке исчезла. Ее отсвет над горизонтом погас. Утро кончилось. Наступила ночь. Серая, неверная муть неба, ничем не отграниченная от земли, лежала над снежным простором Норд-Остланда.
Извечная тишина, на мгновение разрезанная визгом полозьев и хрустом снега под лыжами, снова будто на века смыкалась за спинами охотников. Вечная тьма над вечным безмолвием.
Для Яльмара позади, за звонкой морозной мутью, были четыре зимы. Впереди возвращение на материк. А на материке... На материке много такого, что еще следует доделать... Да, да, много недоделанных дел! Чтобы в них ни от кого не зависеть, ему и нужно-то ерунду – ровно столько, сколько необходимо для скромной жизни.
Для Кнута позади, за пением полозьев, ставшим почти таким же точным мерилом температуры, как спиртовый термометр, были двенадцать зим. Впереди песцы, кроны н еще кроны. Кнут уже не знал, есть ли еще что-либо за этими кронами. И есть ли что-нибудь важнее крон? Может быть, тринадцатая зима?.. Нет, нет, только не это!
Йенсен успел поесть и выспаться – Свэна все не было.
Кнут не спеша занялся сортировкой шкурок, собранных за зиму. Он разбирал их и, подобрав по сортам, паковал в плотные тюки для перевозки на свою основную базу в Айс-фиорд.
За этим занятием незаметно прошел весь день, тот условный день, что обозначался движением стрелок на старых часах, пыхтевших на ходу подобно паровозу. Перед ужином, выйдя кормить собак, Йенсен внимательно послушал серую молчаливую мглу. Проголодавшиеся собаки скулили, мешая что-нибудь разобрать. Он хотел еще раз выйти после ужина, чтобы послушать, не доносится ли откуда-нибудь скрип свэновских лыж, да, выпив лишнее, забыл о своем намерении. Так и лег спать, не дождавшись товарища. Впрочем, в его сознании слово 'товарищ' давно утратило свое истинное значение. Свэн представлялся ему просто соседом, чаще досадным, чем приятным. Слово 'лишний' не приходило на ум только потому, что в этих местах жить одному еще хуже, чем с неприятным соседом.
На следующий день у Йенсена неуклюже повернулась в голове мысль: 'Это слишком долго даже для Яльмара. Не свихнул ли он себе шею?.. Дурень!'
К вечеру, так как Яльмара все не было, эта мысль обросла уже несколькими простыми догадками. Они, догадки, не шли дальше основных опасностей, вылезавших навстречу охотнику из серой мглы ледяных полей
